И вот они — основные вопросы.
Почему ты пишешь? Почему ты пишешь именно так, а не иначе? Стремишься ли ты повлиять на своих читателей? И если да, то в каком направлении? Какова роль твоих произведений? Правишь ли ты их постоянно или, движимый вдохновением, пишешь начисто, ничего не вычеркивая? Каково это — быть знаменитым писателем? И как это влияет на жизнь твоей семьи? Почему ты почти всегда описываешь только отрицательные стороны бытия? Что ты думаешь о других писателях, кто из них оказал на тебя влияние и кого ты совершенно не приемлешь? И, между прочим, как ты определяешь себя самого? Что можешь ты ответить всем тем, кто атакует тебя, как ты себя при этом чувствуешь? Пишешь ли ты ручкой или работаешь на компьютере? Сколько примерно ты зарабатываешь на каждой книге? Откуда черпаешь материал для творчества — из воображения или из жизни? Что думает твоя бывшая жена о женских образах в твоих книгах? И почему, кстати говоря, ты оставил и свою первую, и свою вторую жену? Есть ли у тебя определенные часы работы или ты пишешь только тогда, когда посещает тебя муза? Являешься ли ты ангажированным писателем, и если да, то на чьей стороне выступаешь? Автобиографичны ли твои произведения или все они — плоды вымысла? И самое главное: как это получается, что твоя личная жизнь, жизнь художника, лишена каких-либо бурных событий? О ней можно даже сказать, что она довольно однообразна? Или, быть может, есть в ней нечто скрытое, о чем нам не дано знать? И как это случилось, что писатель, творческая личность всю жизнь работает бухгалтером? Это что, просто источник заработка для тебя? А скажи-ка, работа бухгалтером не действует ли губительно на твою музу? Или у тебя есть иная жизнь — не для широкой публики? Быть может, нынче вечером ты согласишься хотя бы намеком ответить нам на затронутые вопросы? И не будешь ли ты так любезен коротко, простыми словами раскрыть нам, что именно хотел ты сказать в своей последней книге?
Отвечая на вопросы, или умничаешь, или уклоняешься. Простых и прямых ответов просто не бывает.
Писатель расположился в маленьком кафе. От здания Дома культуры имени Шуни Шора, где должен состояться литературный вечер, его отделяло три-четыре улицы. Кафе было низким, темным, душным и потому вполне подходило писателю в этот час. Он сидел, пытаясь сосредоточиться, обдумывая вопросы (всю жизнь он прибывает в назначенное место за полчаса, а то и за сорок минут до установленного срока, и всегда ему приходится подыскивать себе занятие, чтобы заполнить время).
Усталая официантка — у нее короткая юбка и высокая грудь — будет безуспешно пытаться вытереть его столик. Пластмассовая столешница так и останется липкой. Может, сама тряпка недостаточно чистая?
Тем временем писатель внимательно разглядывает ноги официантки, крепкие и красивые, вот только щиколотки, пожалуй, толстоваты… Затем он переводит взгляд на ее милое ясное лицо. Брови ее сходятся на переносице. Волосы подобраны и стянуты красной резинкой. Писатель ощущает запах пота и мыла, запах усталой женщины. Под тканью юбки угадывается линия ее бедер. Его глаза прикованы к этой лишь намеком прорисованной линии, он замечает легкую асимметрию: левое бедро чуть более выпуклое, и это кажется ему весьма возбуждающим. Она заметит его взгляд, ощупывающий ее ноги и бедра, тягостно вздохнет, ее лицо выразит презрение и мольбу: ну, хватит уже, ей-богу, довольно…
Писатель вежливо отводит взгляд, заказывает яичницу, салат, булочку и кофе. Вытаскивает из пачки сигарету и, не зажигая, зажимает ее между пальцами левой руки, подпирающей щеку. Это придает ему выражение эдакой одухотворенности, но оно не производит на официантку ни малейшего впечатления, поскольку она уже повернулась на своих низких каблучках и, направившись к перегородке, исчезла за ней.
В ожидании заказанной яичницы писатель рисует в воображении историю первой любви официантки (он решает, что имя ее будет Рики). Когда ей было всего шестнадцать, она влюбилась в Чарли, вратаря дублирующего состава из команды «Бней Иехуда». Однажды, в дождливый день, этот Чарли появился на своем автомобиле «ланчия» перед салоном красоты, где она работала, и умыкнул ее на три дня, которые они провели в одной из гостиниц Эйлата. (Дядя его был совладельцем гостиницы.) В Эйлате Чарли к тому же купил ей в подарок потрясающее вечернее платье, как у недавно гастролировавшей певицы из Греции, с серебряными блестками и всем прочим. Но через две недели по возвращении он оставил ее и отправился в ту же гостиницу, но на сей раз — с вице-королевой красоты, завоевавшей это звание на конкурсе «Королева моря». А Рики — на протяжении восьми лет и четырех мужчин, что были у нее с тех пор, — не переставала мечтать, что в один прекрасный день он вернется. Были в их отношениях такие моменты, когда казалось, что он ужасно сердится, когда, разбушевавшись, он обрушивался на нее, словно ураган, становился страшным и опасным, а ее охватывала паника, она пугалась до смерти. Но вдруг, в какой-то миг, он неожиданно стихал, прощал ей все, радовался как ребенок, обнимал ее, называл «гогог» (это напоминало Рики детскую игру с абрикосовой косточкой, которая звалась «гого»), целовал в шею, легонько щекоча теплым дыханием. Кончиком носа он нежно-нежно раздвигал ее губы, и от этого по всему ее телу пробегала теплая, медово-сладкая дрожь. Внезапно он подбрасывал ее в воздух, с силой подкидывал вверх, будто подушку, пока она не начинала вопить «мамочка!», а он ловил ее в самую последнюю минуту и крепко обнимал, не давая упасть. Ему нравилось щекотать языком — вот так, легонько, медленно-медленно, долго-долго — за каждым ее ушком, и в каждом ушке тоже, и еще немного на затылке, там, где только начинаются волосы, самые тоненькие волосы. И тогда мед, забродив, разливался по всему ее телу. Ни разу Чарли не поднял на нее руки и ни разу не обидел ее. Он был первым, кто научил ее танцевать тесно прижавшись друг к другу и носить купальники «микро», и лежать под солнцем на животе обнаженной, зажмурив глаза, представляя себе самые смелые сцены из кинофильмов, и он же первым растолковал ей, как преображают ее лицо и шею длинные серьги с зеленым камнем.
Но потом его заставили вернуть «ланчию» и к тому же наложили гипс на руку, поскольку обнаружилась трещина в кости, и он вновь отправился в Эйлат, но уже с другой девушкой, Люси, которая чуть-чуть — и была бы избрана «королевой моря». И перед тем как уехать, он сказал Рики: «Видишь ли, гогог, я и вправду сожалею, но постарайся понять меня. Ведь Люси, она была до тебя, мы с ней не совсем расстались, мы лишь немного поссорились, и как-то так получилось, что в наших отношениях наступил перерыв, но теперь мы снова вместе, и всё тут, и Люси просила передать тебе, что она совсем на тебя не сердится, ноу хард филингз.[1]Ты еще увидишь, гогог, что пройдет время и ты потихоньку успокоишься, забудешь нашу историю, найдешь себе кого-нибудь, кто будет подходить тебе больше, чем я, поскольку ты действительно достойна самого лучшего, что только может быть. А самое главное, что и у меня, и у тебя, гогог, останется только сладость во рту…»
