насекомое, прежде чем, приглядевшись, удостоверился в его художественной природе. Заинтересовавшись способностями ловкого рисовальщика, губернатор попросил Василия показать ему свои работы, а потом отправил их в Петербург в Академию художеств, препроводив просьбой принять талантливого сибиряка в заведение, где ему, по всей видимости, надлежит учиться. Ответ последовал положительный, с одним, правда, уточнением – академия не может взять на себя расходы, связанные с проездом и последующим обучением будущего воспитанника. Последнее Сурикова совсем не огорчило. Интерес, проявленный к его работам, не где-нибудь, а в самой Императорской Академии художеств, оказаться в священных стенах которой Василию не грезилось даже в самых смелых мечтах, озарил серые будни канцелярского служащего радостью ожидания скорых грандиозных перемен.
Губернатор поддержал настрой юноши, устроив званый обед и пригласив влиятельных и богатых красноярцев, в том числе и городского голову – золотопромышленника Петра Ивановича Кузнецова, отличавшегося неравнодушным отношением к искусству. Когда губернатор предложил гостям устроить в пользу Сурикова подписку, Кузнецов объявил о намерении взять на себя все расходы, связанные не только с отъездом Василия в столицу, но и с его содержанием во время обучения в академии.
11 декабря 1868 года с двумя обозами Кузнецова Суриков отправился в Петербург. Расставание Василия с матушкой было эмоциональным, «…десятки раз отрывался он, прощаясь с ней, и как зверь завопил напоследок: “Ма-амынька”». «Я с обозом и поехал, – вспоминал художник. – Огромных рыб везли: я на верху воза на большом осетре сидел. В тулупчике мне холодно было. Коченел весь. Вечером, как приедешь, пока ещё отогреешься; водки мне дадут. Потом в пути я себе доху купил».
Спустя три недели Василий прибыл в Екатеринбург, где пришлось задержаться – заболел попутчик. А уже из Нижнего Новгорода Суриков железной дорогой добрался до Москвы. Златоглавая очаровала сибирского юношу сразу и навсегда. Как заворожённый, блуждал он у кремлёвских стен, поднимался на колокольню Ивана Великого, любовался открывающейся оттуда панорамой города, и странные видения из московской истории возникали перед его мысленным взором. Спустя два месяца после выезда из Красноярска Суриков наконец ступил на мостовую имперской столицы, поразившей его строгой красотой. Только вот уюта прихотливых московских улочек и переулков в Петербурге молодой сибиряк не нашёл.
Академический инспектор, лениво отыскав присланные из Красноярска рисунки Василия, равнодушно заявил, что за такое умение «мимо академии надо запретить ходить». Но сибирскому пареньку отступать было некуда, не возвращаться же, в самом деле, домой? Да и не привык он пасовать перед трудностями. В конце апреля Василий держал экзамен, почти не имея шансов на успех, поскольку в Красноярске он никогда не рисовал гипсовых фигур. Выйдя из академии с отвергнутым комиссией рисунком, Суриков в сердцах разорвал его и презентовал торопливым невским водам. Ну что же, он подучится и предпримет ещё одну попытку, она должна, просто обязана стать пропускным билетом в Академию художеств! Ведь, как свидетельствовал позднее сам художник, – «Было много веры в себя, а главное – много было упрямого желания». Позанимавшись в Рисовальной школе Общества поощрения художников, Суриков по осени снова был замечен среди экзаменуемых, и на этот раз добился желаемого.
Упорный характер Сурикова не позволял ему расслабляться, трудиться кое-как. Он занимался ночами, и курс научных дисциплин, рассчитанный на шесть лет, одолел за четыре года. А что касается художеств, то сразу обозначилась склонность Василия «сочинять» картины, его увлекало искусство композиционного построения. «Образцов никаких не признавал – всё сам… На улицах всегда группировку людей наблюдал. Приду домой и сейчас зарисую, как они комбинируются в натуре. Ведь этого никогда не выдумаешь», – рассказывал художник. За особое рвение в изучении естественности и красоты композиции Сурикова прозвали в академии «композитором».
Первая академическая работа Сурикова на историческую тему «Как убили Дмитрия Самозванца» заслужила положительные отзывы. А его «Вид памятника Петра Первого на Исаакиевской площади в Петербурге», писанный вне учебного процесса, по собственной инициативе, заинтересовал благодетеля Петра Кузнецова. Он купил картину и отправил её в Красноярск. Трудолюбие и способности Василия были отмечены серебряными медалями, а в последние два года учёбы за «хорошие успехи» Суриков даже получал небольшую стипендию. Но молодой художник всегда считал своим долгом помогать родным – матери и младшему брату (сестра Катя к тому времени вышла замуж и покинула отчий дом), поэтому в тратах Василий был очень сдержан и благоразумен. Нетребовательность к бытовым условиям закрепилась в натуре художника на все последующие годы жизни. Он всегда обходился дешёвыми съёмными квартирами, весьма скромно обставленными, искренне считая их «хорошенькими».
Получив в ноябре 1874 года малую золотую медаль за картину «Милосердный самаритянин», весной следующего года Суриков приступил к созданию конкурсной работы на большую золотую медаль: «Апостол Павел объясняет догматы веры в присутствии царя Агриппы, сестры его Береники и проконсула Феста». Религиозный сюжет многофигурной композиции полностью соответствовал академическим требованиям, а целеустремлённое усердие отвлекало начинающего художника от понимания, что тема эта в общем-то «ему чужая, и он ей чужой». О творческом самовыражении Суриков ещё не особенно задумывался. «Был я тогда очень далёк от того, что увлекло меня впоследствии, – рассказывал художник, – и от “Стрельцов”, и от “Боярыни Морозовой”, и вообще от русской истории. Страстно увлёкся я сначала далёким античным миром и больше всего Египтом. <…> Затем как-то незаметно место Египта занял Рим с его охватившею полмира властью и, наконец, – воцарившееся на его развалинах христианство».
Суриковский «Апостол Павел» имел все основания претендовать на большую золотую медаль. «Медаль-то мне присудили, а денег не дали, – вспоминал Василий Иванович. – Там деньги разграбили, а потом казначея Исеева судили и в Сибирь сослали». Без денег, однако, не могла состояться пенсионерская поездка, что очень огорчило любимого преподавателя Сурикова – Павла Чистякова – единственного, кто, по словам Михаила Нестерова, мог тогда оценить «скрытые ещё так глубоко залежи огромного таланта молодого сибиряка». Настойчивый Павел Петрович бросился хлопотать о царской «милости» для своего любимца, но Суриков в итоге предпочёл заграничному вояжу работы по росписи в храме Христа Спасителя и, получив в последний день 1875 года диплом на звание классного художника 1-й степени, вскоре принял предложение написать для храма четыре большие картины на тему «Диспут о вере на Вселенских соборах».
Полтора года молодой художник создавал предварительные эскизы в академической мастерской. Отдыхать Сурикову помогала любовь к музыке, которая, по утверждению живописца, была у него от отца, любившего своим певучим голосом затягивать старинные казачьи песни. В Петербурге Василий проникся глубиной органной музыки. По воскресеньям он спешил в католическую Базилику святой Екатерины Александрийской на Невском проспекте, чтобы усладить слух и взволновать душу звуками вселенских откровений. Во время одной из воскресных месс он обратил внимание на
