некоторые «погрешности» живописи, как ни странно, гармонию этого слияния только подчёркивали, звучно выражая народное чувство. Кисть Василия Сурикова оживляла «дела давно минувших дней», и людям, знавшим художника, казалось, «что он древний-предревний человек – современник изображённых им событий».
На высоком берегу Енисея, в черте славного города Красноярска, гордо подставив стены вольным ветрам, стоял дом семьи Суриковых в два этажа. Предки обитателей дома – донские казаки – пришли в Сибирь вместе с Ермаком. «Род наш казачий. Очень древний… Со всех сторон я природный казак», – гордился художник и сообщал, что до 1825 года мужчины-Суриковы всё больше были сотниками, десятниками, а затем выбились в офицерство. В Красноярске на протяжении долгого времени было неспокойно. Вражья стрела угодила в глаз прадеда Василия Сурикова в стычке с качинскими татарами. А сам художник, будучи ещё ребёнком, был свидетелем, как с появлением на горизонте неприятеля запаливались дозорные сигнальные огни. Предки по материнской линии – казаки Торгошины – держали извоз, доставляя китайский чай от границы до Иркутска и Томска, и жили вполне зажиточно. Суриков хорошо запомнил старый дом материнской родни на другом берегу Енисея – нарядный, с резными крылечками, слюдяными окошками и просторным двором, мощённым тёсаными брёвнами. Василий часто бывал с матерью, Прасковьей Фёдоровной, в этом доме, и детская душа восторгалась нетронутой распевной красотой старинного уклада. Но Торгошины, как и Суриковы, отличались непокорным нравом и частенько оказывались среди бунтовщиков, выступавших против сибирского воеводы.
Отец художника, Иван Васильевич Суриков, по молодости служил в казачьем конном полку, а затем – в земском суде. Это был человек довольно образованный, музыкально одарённый. Художественные способности демонстрировали и другие родственники Сурикова. Дядюшки Василия – братья отца – тянулись к знаниям, выписывая книги и столичные журналы. Один из них писал стихи, другой – немного рисовал, а родительница будущего художника, хоть и была женщиной простой, имела хороший вкус и сама сочиняла красивейшие орнаменты для своих вышивок. Вот и Василий проявлял творческие наклонности с самого детства. «…Помню, совсем маленьким был, на стульях сафьяновых рисовал…» – вспоминал он годы спустя.
Когда Василию было шесть лет отца его перевели на службу в село Сухой Бузим, что в 60 верстах от Красноярска. На новом месте приходилось жить в постоянном напряжении из-за опасности нападения «лихих людей», промышлявших грабежом путников и местных жителей. Но Василий чувствовал себя в Бузиме вольготно. «Целыми днями пропадал я с ватагою сверстников, то в поёмных лугах, где паслись казачьи табуны, то в тайге в поисках ягод и грибов, – рассказывал впоследствии художник. − Был я смелым и ловким мальчишкою. Лет десяти уже умел поймать коня, взнуздать его и взобраться ему на спину, а потом и носишься на нём, бывало, наперегонки с другими ребятишками, пока не надоест это своевольному коню и не сбросит он меня неожиданно куда-нибудь в траву». Многие проделки резвого детства Василия едва не стоили ему жизни. Они же растили его смелым и смекалистым казачонком.
Восьмилетнего сына Прасковья Фёдоровна отвезла в Красноярск, чтобы определить в старшее отделение приходской школы. Но, как выяснилось, уровень подготовки мальчика больше соответствовал отделению младшему. Не желая смиряться с насмешками одноклассников, своевольный Василий предпринял попытку бегства в милый сердцу Бузим, но в пути был замечен возвращающейся домой матушкой. «Схватила она меня, сжала, сама заплакала, и я реву: в Бузим хочу! Строгая у меня мать была, а меня пожалела, первый раз от отца правду скрыла, что я из школы бежать хотел», – много лет спустя вспоминал художник. Водворённый в училище беглец постепенно втянулся в учёбу, а любимым предметом стало рисование.
По завершении двух классов приходской школы для Василия началась учёба в уездном училище. Он и здесь много рисовал, отдавая предпочтение силуэтам лошадей, которых хорошо чувствовал и знал. «…Главное. Я красоту любил, – признавался уже известный художник Василий Суриков. – Во всём красоту». Училищный преподаватель Николай Васильевич Гребнев, будучи профессиональным живописцем, сразу заприметил способности Василия. Гребнев сформировал правильный взгляд мальчика на натуру, практикуя проведение уроков на открытом воздухе. В Красноярске, не имея возможности знакомиться с произведениями искусства, юный Суриков довольствовался всем, что можно было скопировать, а потом раскрасить.
В одиннадцатилетнем возрасте Василия постигла первая трагическая утрата – умер отец. Осиротевшему семейству не было причины оставаться в Бузиме, и Прасковья Фёдоровна вместе с дочерью Катей и маленьким сыном Александром вернулась в Красноярск, чтобы продолжить свою уже вдовью жизнь, трудясь от зари до зари в заботе о детях. В оставшейся без кормильца семье стало трудно сводить концы с концами. Скудной пенсии вдовы решительно не хватало, поэтому верхний этаж дома теперь сдавался постояльцам, а хозяева вместе с воссоединившимся с семьёй Василием жили на первом этаже. Прасковья Фёдоровна на пару с дочерью – такой же искусной рукодельницей – подрабатывала вышивкой и плетением кружев.
Василий рос очень ответственным старшим сыном и братом, странно сочетая свои заботы о близких и высокие художественные устремления с грубоватыми казачьими забавами, кулачными боями, в которых он зачастую предводительствовал, и добровольным присутствием на публичных казнях местных преступников. Суровая сибирская жизнь воспитывала соответствующие нравы. Энергичный и любознательный, Василий перечитал все книги, имевшиеся в доме. Он вспоминал: «В подполье нашего дома, например, было целое книгохранилище. По большей части все книги духовные, толстые и тяжёлые, переплетённые в крепкие кожаные переплёты, но было среди них и кое-что светское, историческое и философское». Подросток образно воспринимал прочитанное. Истории прошлого обретали в его воображении живое дыхание.
Когда тринадцатилетний Василий с похвальным листом окончил училище, зять губернатора, квартировавший в доме Суриковых, устроил парнишку писцом в губернское управление. Можно представить, как тяготили скучные служебные обязанности непоседливого отрока, жаждущего ярких впечатлений и живого творчества! Свободные часы, конечно, отдавались рисованию. Юношеской рукой запечатлевалось всё, что окружало вокруг, – лица родных и друзей, виды торжествующей природы. Очень бы пригодились в это время советы Гребнева, но любимого учителя, увы, в Красноярске уже не было. К концу 1860-х годов Василий Суриков, самостоятельно совершенствуя свои начальные художественные навыки, достиг такого приличного уровня, что давал уроки рисования в доме губернатора, его акварели притягивали взор, а исполненную Суриковым икону чуть было не признали чудотворной. Прасковья Фёдоровна, наблюдая тягу сына к искусству, не только не чинила ему в этом препятствие, но даже обещала поддержать частью своих жалких сбережений, если Василий, как Михайло Ломоносов, надумает отправиться в Петербург получать образование.
Неожиданно сама судьба прислушалась к горячему желанию юноши. Однажды на полях одной из канцелярских бумаг скучающий Суриков изобразил муху, да так похоже, что, когда этот лист бумаги попал в руки губернатора, тот принялся безуспешно смахивать назойливое
