её место. Лучик, мне было больно и страшно… Я видел, что ты не играешь, но не знал, что делать дальше. Всё это меня сбило с толку. Я чувствовал себя потерянным. И да, я действительно понял тебя лучше после этой поездки… но какой ценой?
Его слова были как нож. Я замерла, переваривая то, что он только что сказал. Лена — её манипуляции, её ядовитые слова… И Саша, который так остро переживал это, что был готов на крайние меры, чтобы узнать правду обо мне.
— Ты действительно думал, что я играю? Что мое поведение — это манипуляция? — спросила я, мой голос был резким, наполненным горечью и обидой.
Он медленно покачал головой, в его глазах отразилось сожаление.
— Нет. Я знал, что ты искренняя, но… я был настолько сбит с толку её словами, что не мог видеть ясно. Ты отстранялась, и я не понимал, как к тебе подойти. Помнишь ты задела меня за руку? У тебя лицо было…. словно ты делаешь это через силу. Скажи, Лучик, если бы я подарил тебе цветы тогда, что бы ты сделала? Вернула бы их? Или вообще бросила мне в лицо? А, Лучик? Эта поездка дала мне ответы….не торопиться…. Не пугать, не давить, быть терпеливым и спокойным, дать время понять самой, чего ты хочешь.
Самое страшное в его словах было то, что я понимала — он прав. Я действительно была настолько запутана в своих чувствах, что, скорее всего, оттолкнула бы его, если бы он проявлял своё внимание иначе. Я не знала, как справиться с этим потоком эмоций.
Но то, что он влез в мой мир, в который я сама боялась заходить, вызывало гнев. Это было нарушение моих границ, той части меня, которую я охраняла больше всего, потому что сама боялась заглянуть туда.
— Поехали, завтра рано вставать!
— Лучик!
— Не хочу сейчас говорить с тобой, хорошо? Просто не хочу!
Саша молчал несколько секунд, не пытаясь спорить или убеждать меня в обратном. Он знал, что я в бешенстве. Его глаза, полные тревоги и вины, говорили об этом больше, чем слова. Но он не двигался, не делал ни шагу ко мне, словно понимал, что любое его движение только усилит мою боль.
— Хорошо, — наконец сказал он тихо, сдавленно.
Он отступил, давая мне пространство, которого я так отчаянно хотела. Но я заметила, как его пальцы снова сжались, словно он хотел дотронуться до меня, удержать, но сдержал это желание. Мне хотелось уйти, сбежать от этой ситуации, но в то же время внутри всё кричало, что это не тот конец, которого мы заслуживаем.
Саша догнал меня у машины, его голос был полон напряжения и боли, которые он с трудом сдерживал.
— Лучик, — сказал он, и в его голосе прозвучала какая-то отчаянная искренность. — Я люблю тебя, мой Лучик.
Эти слова, которые я так боялась услышать, как будто пронзили меня насквозь. Вся моя злость, обида и боль смешались в один хаотичный ком, но я не могла игнорировать его чувства. Он стоял передо мной, сильный и уязвимый одновременно, человек, который только что признался в любви, но при этом причинил бесцеремонно влез в мою жизнь, в мой мир, туда, где было место только для меня.
— А я не знаю, Саш, что чувствую к тебе, — отрезала я, — не уверена, что это — любовь.
Саша стоял неподвижно, словно ударенный словами, которые я только что произнесла. Его лицо побледнело, губы слегка дрогнули, но он не произнес ни слова. Я видела, как в его глазах вспыхнула и тут же погасла искра боли, оставив после себя лишь холодное отчаяние. Его рука, которая ещё недавно держала меня так крепко, бессильно опустилась вниз, словно он утратил ту силу, которая всегда была его неотъемлемой частью.
Внутри меня всё разрывалось на части. Я чувствовала его боль, как свою, но вместе с этим во мне бушевала злость, непримиримая и горькая. Он влез в мой мир, заставил меня столкнуться с тем, что я так долго прятала. А теперь ждал, что я пойму и приму его чувства, когда сама была не уверена ни в чём.
Я молча отвернулась и залезла в машину, не желая больше видеть его глаза, полные боли и отчаяния. Дверь захлопнулась с глухим стуком, словно точка в этом разговоре.
Саша так и остался стоять снаружи, один посреди снега, словно отрезанный от меня и от того, что только что произошло.
27
Оставшаяся часть новогодней ночи прошла в тишине, наполненной тяжестью того, что мы не могли выразить словами. Мы вернулись, и ни один из нас не проронил ни слова. Не было привычного обмена взглядами, прикосновений или прощального поцелуя перед тем, как разойтись по комнатам. Это молчание было гулким и болезненным, словно каждый из нас знал, что сделал что-то не так, но не был готов признаться в этом даже самому себе.
Я свернулась клубочком на своей маленькой кровати, обхватив подушку руками, и слёзы, которые сдерживала несколько часов, тихо потекли по щекам. Моя злость, столь яркая накануне, уступила место глубокому чувству вины. Я видела, как мои слова ударили по нему, как опустошили его. И понимала, что сделала это намеренно, ослеплённая обидой, как ребёнок, который, чувствуя себя уязвимым, пытается ранить другого.
Любила ли я его? Не знаю. Я не могла найти в себе ответа на этот вопрос. Я знала, что такое любовь к родителям, к друзьям. Это было тёплое, спокойное чувство, наполненное уверенностью и теплотой. Но то, что я испытывала к Саше, было другим — мощным, непознанным, сложным. Это не давало мне покоя, наполняло внутренним огнём и тревогой. И я не могла понять, была ли это любовь или что-то другое, что было мне раньше незнакомо.
А утром мы полетели на буровую, куда не было даже зимников. Полет был согласован заранее, отменить его не удалось бы даже если бы я попросила, тем более что с нами летел и представитель заказчика — главный геолог компании «Сияние» и его пресс-секретарь, молодой парнишка возраста Влада. Саша был сдержан и спокоен,
