Думал он на этот раз не о предстоящем тактическом учении, а о давно прошедшем. Бонев хорошо понимал, что причин расстраиваться и быть недовольным нет. Разве эта тревога первая или последняя в его жизни? Он удивился, что быстрый бег по безлюдным улицам города в этот раз показался ему трудным, как никогда.
Иногда он завидовал тем, перед чьими темными окнами шлепали его тяжелые сапоги, тем, кто спокойно и сладко спал в теплой постели, чей покой не нарушался телефонными звонками и тревожными солдатскими голосами. Невольная зависть приводила его к мысли: вот чего ему не хватает для полного счастья. Он был совершенно уверен, что счастье человека прочно связано с его профессией. Свою профессию он избрал сам. Что скрывать, служба в армии не была легкой, однако она имела и свои достоинства, и он отдавал ей всего себя. Его уважали бойцы и командиры. Если бы не уважение, он считал бы свою жизнь неполноценной. С профессией он связывал и вопрос образования. В глубине души стеснялся неграмотности своего рода в прошлом и при первой же возможности поступил в заочный педагогический институт. Он был единственным заочником в подразделении, и ему помогали все: и командиры, и коллеги. Одолев все невзгоды, сдал экзамены. Трудности скоро забылись. Осталось только удовлетворение от победы, от полученных знаний и умения обращаться с книгами. И это, по его понятиям, тоже было частью полноценного человеческого счастья, но именно частью.
Если говорить о материальном достатке, то он не был жадным. Вырос в бедной семье, все добывал и сберегал своими руками. Знал цену каждому куску хлеба, никогда не зарился на чужое и был доволен собой.
А что касается семейной жизни, то на его жену Стефану и сейчас заглядываются мужчины. Двадцать лет живут они вместе, но не иссякла их взаимная любовь. Трудолюбивая досталась ему жена, в ее руках спорилось любое дело и дома и на фабрике. Она может обслуживать до пятнадцати ткацких станков. Немногие женщины могли потягаться с ней в ловкости и быстроте рук. Они не могут пожаловаться на судьбу. Построили прекрасный дом, имеют сбережения на старость. Купили автомобиль, возделывают свой виноградник, приятелями и друзьями тоже бог не обидел. И все-таки их жизнь, кажется, проходит впустую… Нет у них детей, ведь давно известно, что там, где не слышится детский смех, и радость не даст ростка. Приятно, когда после тебя остается хоть одна живая душа, которая несет в себе память о тебе, хранит твое имя, не дает сразу забыть о тебе. Может быть, возраст, а может быть, какой-то непонятный страх все чаще приводили его к этой мысли. Годы оставили неизгладимые следы на его лице и покрыли серебром его шевелюру. Может быть, по этой причине быстро надоела ему служба в штабе, и он попросил, чтобы его вернули в строй. В роте он чувствовал себя гораздо лучше. Сердце его тянулось к молодым. Был с ними строг, не жалел по службе, но берег их пуще своего глаза и тайком радовался, когда среди ночи проходил мимо их кроватей. Он часто вспоминал, как когда-то в деревне по ночам его отец на цыпочках приходил в их комнату, чтобы укутать одеялом своих многочисленных наследников. В семье он был пятым ребенком. «Последыш» звали его, но рос он крупным и смышленым. Отец часто сажал его к себе на колени и говорил: «Милько не посрамит меня перед людьми!» Но лучше всего ему запомнились ласки грубоватой отцовской руки среди ночи. Поправит старое одеяло, сядет у изголовья, погладит по головке, посидит в темноте, порадуется на их безмятежный сон, а потом тихонечко выйдет и с первыми петухами отправится поить скот и заниматься домашними и полевыми работами.
Прошло время, родители умерли, а братья разбрелись по всей стране. Только он после срочной службы решил навсегда связать свою судьбу с армией. Понравился ему этот порядок, казарменная жизнь. Полюбил он военную службу. И вот уже более двадцати лет носит на плечах погоны, а интерес к службе не пропал. И уже тысячи бывших солдат в Болгарии помнят его. «А разве этого мало для одной человеческой жизни? — думал Бонев. — Но это зависит от того, как ее измерить и взвешивать…» Ему меркой служило уважение людей. Можешь делать что угодно, можешь хоть звезды с неба хватать, но если тебя не уважают, значит, живешь напрасно.
Было бы хорошо, если бы в доме был хоть один ребенок. Один сын, скажем такой же красивый, как он. Хорошо сложенный, чтобы, глядя на него, радовались люди. Неплохо, если бы родилась и дочка. Такая, к примеру, как Стефана двадцать лет назад. Одни глаза чего стоят! Теперь сын уже отслужил бы в армии. Свадьбу сыграли бы — всех родных пригласили. Но так случилось — одинокие они.
Родные и знакомые советовали взять ребенка и вырастить как своего. Сначала жена не хотела даже слышать об этом. Все надеялась, что сама родит ребеночка. Потом в него как бес вселился, не разрешал и словом коснуться этого больного вопроса. А молодые годы так и ушли…
Этой ночью Бонев впервые отправился на учения с тоской на сердце. За два-три дня перед тем, как их подняли по тревоге, они со Стефаной сидели и смотрели по телевидению передачу «Спокойной ночи». Когда на экране начали показывать вращающийся земной шар, он спросил жену:
— Как ты думаешь, если возьмем себе ребенка, а?
Стефана безразлично взглянула на него, а потом расплакалась.
— Стара я крутиться у детской люльки. Да и от своего сердца хочу его…
Этой же ночью, не сомкнув глаз до рассвета, решили взять девочку. Ведь люди говорят: девочку легче воспитывать.
С тех пор их жизнь преобразилась. Спешили поскорее уйти с работы, встретиться и еще раз поговорить о девочке, о которой мечтали всю жизнь. Обошли все магазины, накупили целый короб детских вещей. А когда несли люльку, их встретили приятели и остановились, удивленные.
— Мы возьмем себе маленькую девочку! — радостно сообщил им старшина Бонев. — К концу месяца пригласим вас на крестины!
А сейчас эти учения спутали все их планы. Сколько времени они продлятся, никто не знает. А в Доме матери и ребенка не каждый день бывают свободные младенцы. Им нужно вместе пойти, посмотреть на детей и того, перед которым не выдержит, дрогнет сердце, взять. Ведь он на всю жизнь входит в их жизнь. Они не могут его выбрать просто так, не почувствовав влечения. Эх, эти учения!
Тяжелые мысли, как назойливые комары, не покидали старшину Бонева,
