с горсткой перепуганных придворных и безоружных священников кафедрального собора. Но вырвать Маастрихт из когтей Пармы… Он не стал говорить этого вслух. Закрыв лицо руками, он устало опустился в кресло, не в состоянии спорить дальше. «Делайте как хотите, – сказал он, – но не вините меня, когда Маастрихт падет». Десять дней спустя Маастрихт пал.
Потом его винили, не только за Маастрихт, но и за все остальное: за то, что он сделал, и за то, что не сделал. Но, по крайней мере, у него не было иллюзий. Вильгельм просто закрыл глаза и уши, чтобы не слышать, что о нем говорят. Кальвинисты говорили, что он брал взятки у католиков, католики – что у кальвинистов; что он тратил общественные деньги на свою семью; что он жертвовал Нидерландами исключительно в интересах Голландии; что он намеревался стать абсолютным правителем объединенной нации…
Став взрослым, Вильгельм научился бесстрастно и без обид относиться к быстрым изменениям народных пристрастий и мог писать о них с ироничным спокойствием. И все же он сохранял свою веру, потому что считал, что сможет создать из противоборствующих фракций единую нацию.
8
Постепенно буря улеглась. Парма не пошел дальше. Как и после Жамблу, Вильгельму снова удалось стабилизировать фронт и удерживать его на расстоянии от Брабанта и Фландрии. С учетом хаоса в финансах, мятежных настроений в армии, интриговавших с Пармой аристократов Юга, которые одновременно с этим шумно требовали от Штатов должностей, он едва ли мог сделать больше. Тем временем он мастерски проводил свою стратегию в Генеральных штатах, неделю за неделей отыгрывая позиции, которые потерял.
Пропаганда Пармы была очень убедительной, и в начале года испанцы заявили, что побили принца Оранского его же оружием. Используя ложь, прикрытую видимостью правды, Парма упорно настаивал, что, если бы не принц Оранский, король уже принес бы своим подданным мир. В этом определенно была доля правды, поскольку Вильгельм свел на нет «Вечный эдикт» и убедил Штаты порвать с доном Хуаном. Он сделал это, поскольку не доверял посулам Филиппа, зная по опыту, что они были, выражаясь словами его матери, «дьяволом в овечьей шкуре». Но как это доказать? Он мог лишь призывать людей верить его суждениям, а не обещаниям Филиппа. Но когда поражение лишило Вильгельма доверия людей, его позиция оказалась подорванной. Как восстановить ее?
Он сделал это за лето, благодаря стоическому терпению и отказу оправдываться даже в самых болезненных обстоятельствах и при самых жестких нападках, касавшихся его личной жизни. Все лето он скрепя сердце терпел мятежные слухи, ходившие в лагере, и злобные нападки в Штатах и городских советах Антверпена и Брюсселя, молчаливо предоставляя им судить самим. Апогей наступил на заседании Генеральных штатов 18 июля 1579 года, когда под видом петиции было передано анонимное письмо с суровыми обвинениями. Сдержанность Вильгельма уже начала приносить свои плоды, поскольку делегат, который читал его, вдруг замолчал, возмущенный содержанием письма, и некоторые из его коллег одобрили его решение аплодисментами. Однако Вильгельм, подняв руку, восстановил тишину и с беспристрастным деловым видом продолжил читать сам. Закончив, он встал и заговорил. Он коротко просуммировал обвинения, содержавшиеся в письме, и спросил, согласны ли делегаты с таким мнением о нем. Если да, он готов отказаться от своего поста и уйти. Если нет, то его жизнь и услуги в их распоряжении, но он должен иметь возможность высказывать свое мнение и быть выслушанным. Он подчинится их решению, каким бы оно ни было.
Это был момент истины – момент, когда Вильгельм поставил на карту все свои надежды на удержание Юга. Сейчас он должен был понять, действительно ли за их обвинениями и критикой стоит недоверие к нему (в таком случае он был для них бесполезен) или дело только в их страхах и в их собственной вине и их ошибках. Как говорится в отчете об этом заседании, делегаты «все, как один» умоляли его остаться. Представители католического Брабанта и кальвинистской Голландии, говорящего на голландском Утрехта и франкоговорящего Турне дружно подтвердили, что он им нужен, что они верят в него. И это после проповедей на кафедрах, ядовитого шипения на улицах, злобных взглядов и слов, откровенной критики и клеветы за спиной, которые он терпел после падения Маастрихта… Это кое-что значило. Это подтверждение доверия было чем-то большим, чем просто доказательством того, что он по-прежнему единственный человек, пользующийся почти всеобщим доверием. Это означало, что, несмотря ни на что, воссоединение Нидерландов еще оставалось возможным и что он мог этого добиться.
Глава 8
«Вместе мы выстоим»
1579–1581
1
Первый из тех, на чью помощь рассчитывал Вильгельм, – эрцгерцог Маттиас, вопреки здравому смыслу продолжавший носить ничего не значащий титул губернатора, стал бесполезен с политической точки зрения. Он самым жалким образом таскался за принцем Оранским, скрываясь в его тени от враждебности народа.
Оставался только герцог Анжуйский, носивший титул «Защитник свобод Нидерландов». Значимость Анжу заметно возросла с тех пор, как он стал предполагаемым женихом Елизаветы Английской. Прямая помощь от Елизаветы так и не поступила, но если бы она вышла за Анжу, то едва ли могла бы отказаться косвенно помочь Нидерландам, что в сочетании с тем, что он мог ждать из Франции, возможно, стало решающим в войне. Следовательно, Маттиаса нужно было заменить на Анжу. На это указывали все соображения, как военные, так и политические. В качестве союзника Франция прикрыла бы Нидерланды с фланга, отрезав путь Парме; Франция и Англия совместно с Голландией могли удерживать под контролем проливы; Анжу уже дал людей и деньги и мог дать больше. Анжу был бы самым подходящим союзником из всех, не будь он тем, кем он был. Кальвинисты с ужасом отвергали мысль о союзе с сыном Екатерины Медичи, причастной к кошмару Варфоломеевской ночи, а провинции, говорившие на фламандском, противились появлению правителя-француза. Но все эти возражения можно было бы преодолеть, если бы сам Анжу не был карикатурой и на Валуа, и на француза. Все, что о нем знали и говорили, не содержало ничего, способного примирить с ним Штаты. И все же он был необходим, потому что без его помощи неисчерпаемая военная сила Испании неизбежно раздавила бы армию Нидерландов. Единственное, чем Вильгельм мог обосновать союз с Анжу, – это его абсолютная необходимость. А убедить в этом людей могла помочь только популярность самого Вильгельма.
Вот почему в июле он затеял голосование о доверии с тем, чтобы в августе осторожно убедить
