Крайчек облизнул губы, и ему показалось, что язык стал толстым и неповоротливым.
— Кук, — прошептал он. — Кук…
Но Кук спал — так и должно было быть, этого желало нечто за дверью, поэтому Крайчек не удивился. Иначе быть не могло: нечто ждало его и только его, и одна мысль об этом приводила матроса в оцепенение, словно вокруг царило белое безмолвие. Окутавший его и проникший внутрь ужас был настолько сильным и глубоким, что Крайчек перерезал бы себе вены, будь у него под рукой бритва.
«Лягу-ка снова спать, — подумал он, — потому что я, видимо, еще не проснулся».
А пальцы за дверью продолжали постукивать в беспокойном ритме, словно нечто начинало терять терпение. По какой-то причине — Крайчек и представить не мог, по какой именно, — тот, кто стоял за дверью, не мог ворваться внутрь по своему желанию, он ждал приглашения, как вампир, скребущийся в окно или царапающий дверь, чтобы его впустили. Но почему? Крайчек не знал. Возможно, так действовал этот конкретный вирус безумия.
Крайчек поднялся на ноги, постоял какое-то время рядом с Фабрини, но тот спал глубоким, беспробудным, почти наркотическим сном. Кук лежал вытянувшись, как труп на столе морга, и был недоступен для реального мира.
Крайчек повернулся к двери, остановился в двух или трех футах от нее, сжал кулаки, чтобы руки случайно не потянулись, не отодвинули засов и не впустили сгусток ползучих, шепчущих теней. Потому что он чувствовал его — желание открыть дверь, безумный суицидальный порыв, который иногда охватывает человеческое существо, желание уничтожить себя, стремление к разрушению. То же самое чувствуешь, когда сжимаешь рукоять пистолета и хочешь ощутить холодный поцелуй дула у виска или размышляешь о том, каково это — прыгнуть с десятого этажа. От этого желания не избавиться, и сильного стресса достаточно, чтобы оно активизировалось и заявило о себе. Вот что происходило с Крайчеком. Кончики пальцев покалывало: им не терпелось ощутить тяжесть засова; уши жаждали услышать скрип дверных петель, а глаза — увидеть стоящую за дверью ухмыляющуюся злобу, всего лишь на одно трепетное мгновение перед тем, как разум взорвется от кромешного ужаса.
— Какого черта ты делаешь, Крайчек? — поинтересовался голос из-за двери. — Ты чего стоишь там, кретин чертов? Почему бы тебе не открыть дверь и не впустить меня?
Голос… Возможно, его не существовало вовсе и Крайчек слышал эхо, гуляющее по безмолвным коридорам его разума. Голос был человеческим, или почти человеческим, каким-то странным, словно рот говорящего был набит сырым песком. Крайчек узнал его: это был Морзе, капитан Морзе, шкипер «Мары Кордэй» и босс Крайчека.
Он хотел войти. Голос звучал сердито и отчаянно.
Но Морзе ли это был? Может, Морзе выжил, а может, и нет. Возможно, от него остался лишь голос — никакой физической оболочки.
— Крайчек? Крайчек, что, по-твоему, ты делаешь? — спросил Морзе глухо и невнятно. — Разве ты не знаешь, через что я прошел? Я застрял в совершенно пустой тьме. Открой дверь, парень, открой немедленно. Это приказ, черт возьми…
Крайчек почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы и рука тянется к засову, пальцы проводят по нему, а нечто, стоящее за дверью, возбужденно дышит с тяжелым, влажным хрипом. О да, оно было радо, очень радо.
— Крайчек?
Это был Кук. Он сидел на своей койке. Его глаза блестели, как шарики дроби.
— Какого черта ты там делаешь?
Крайчек начал что-то говорить, но остановился: он и сам не знал, что делает.
— Там за дверью кто-то… кто-то есть, и он хочет войти.
Голос у Крайчека был тонкий и сухой.
— Кто? Кто за дверью?
— Это… это Морзе, — ответил матрос. — Капитан Морзе.
— Морзе погиб, Крайчек.
Крайчек кивнул:
— Да, это так, но он все равно хочет войти.
Сказав это, он вернулся к своей койке и лег. Нечто похожее на далекий крик звучало у него в голове.
17
Возможно, они ожидали увидеть морское чудовище или чего похуже. На самом деле, они бы не удивились, увидев в этом проклятом месте выпорхнувшего из тумана на олене Санту с пасхальным зайцем под мышкой. Здесь можно было поверить во что угодно. Так было проще.
Но оказалось, что это была еще одна шлюпка с «Мары Кордэй».
— Эй, бездельники, — раздался голос. — Пивка не найдется?
— Ага, — ответил Кушинг, — только открыли бочку.
— Забыл добавить про стриптизерш, — подхватил Гослинг.
Они подгребли к шлюпке и увидели в ней Маркса, старшего механика корабля, и двух палубных матросов, Полларда и Чесбро, совсем еще детей, которым и двадцати пяти не было. После того как всех друг другу представили, Джордж заметил, что Маркс, с его байкерской бородой и лысиной, выглядит в целом неплохо. Чего нельзя было сказать про матросов: Поллард выглядел контуженным, словно недавно вылез из окопа, и остекленевшими глазами смотрел в туман, будто видел там что-то, незримое для других, а Чесбро все время твердил, что на все воля Божья.
Джорджу это понравилось. К вере он относился нормально, хотя сам особо религиозным не был. Джордж считал, что человек должен управлять верой, и слова «на все воля Божья» казались ему лишь предлогом к тому, чтобы опустить руки и сдаться. Глядя на Чесбро, худого парня с редкими рыжими волосами, веснушками и взглядом мертвеца, можно было с уверенностью сказать, что тот уже сдался. Отчаяние прилипло к нему, словно лишайник к камню.
Нельзя было без боли смотреть на этих двух матросов: такие юные — и такие опустошенные.
Не то чтобы Джордж сильно от них отличался. В последнее время уверенность давалась все тяжелее: иногда он наполнялся ноющей надеждой, иногда мрачнел, гадая, что они будут делать, когда кончатся еда и вода. Джордж даже точно не знал, как долго они уже плавают в тумане: несколько дней, три-четыре от силы. Но иногда ему казалось, что прошла неделя, месяц, а то и год. Он уже толком не помнил прежней жизни, до мертвого моря. Она представлялась ему размытой и нечеткой, как фото летающей тарелки или йети, снимок, сделанный не в фокусе, как полузабытый сон. Казалось, будто Джордж и не бывал нигде, кроме этого тумана, а все остальное ему просто приснилось.
Эти мысли его беспокоили, но он никак не мог их прогнать.
«У меня где-то есть жена и сын, — говорил он себе, — и до них отсюда, возможно, несколько световых лет. Так или иначе, каким-то образом я должен увидеть их снова, просто обязан. Я не могу умереть в этой адской дыре, просто не могу».
Джордж и представить себе не мог, что им придется жить с мыслью, будто он сгинул в море. Он должен выбраться отсюда, хотя бы ради них, а не ради себя.
Маркс что-то говорил про припасы в шлюпке и добавил, что, если объединиться, можно протянуть месяц, а то и дольше.
— К тому времени, Старший, — обратился он к Гослингу, — нам нужно будет что-то придумать.
