1
Уже три дня.
Три дня он дрейфовал в зловонной клетке тумана.
Стайлз был совершенно один в маленькой корабельной шлюпке — уже не человек, а что-то бледное, молчаливое и ждущее, нечто маленькое и экзистенциальное, боящееся взглянуть в туман, боящееся слушать, потому что, если прислушаться, можно было услышать звуки, жуткие, зловещие звуки, которые…
Но Стайлз не слушал. «Я совершенно один, а в тумане ничего нет», — он должен был помнить об этом.
Итог кораблекрушения и его ссылки в мертворожденные воды — ни пищи, ни воды, ни надежды. Лишь молчаливое, неподвижное море, туман, горло, распухшее и красное от криков о помощи, и осознание того, что она не придет.
Стайлз был одинок так, как если бы заблудился на Марсе или провалился в черную бездну за пределами Вселенной. А еще он был напуган. Лежал в шлюпке, стараясь уловить шум парусов, весел или звон судового колокола, но ничего не слышал.
Ничего, кроме тумана.
Ведь если нечего слушать, кроме бумажного шелеста собственного сердца или скрежета воздуха в легких, начинаешь слушать туман, как Стайлз, и вскоре понимаешь, что на самом деле это поток живой органики: можно услышать бегущую по его венам кровь, гудение нервных окончаний и далекий, порывистый звук дыхания.
Кругом только серый туман, пахнущий гниющими водорослями и выброшенными на берег мертвыми существами, что колышется и обволакивает, как заплесневелый, влажный саван, состоящий из гнилостного газа, слизистой взвеси и чьего-то незримого присутствия. Густой, жадный, гнетущий и удушающий.
В первый день Стайлз был поражен его очертаниями и плотностью. На второй возненавидел его полноту, целостность и то, как щупальца тумана скользили над шлюпкой и искали его. На третий день Стайлз начал бояться тумана, услышав доносившиеся из него звуки: голоса морских кошмаров, которым тот служил обиталищем, тварей, что ждали, когда Стайлз упадет за борт, чудовищ с желтыми глазами, щупальцами и острыми, как ножи, зубами, — злобных порождений глубин.
Стайлз без конца твердил себе: «Не думай об этом. Не думай ни о чем подобном, это всего лишь твое воображение», —увещевания, не лишенные здравого смысла, но едва ли достаточно убедительные. Он остался один на один со своим разумом, а тот играл с ним злые шутки. Говорил, что совершенно неважно, думает ли Стайлз об этих существах: главное — они думают о нем. Чистое сумасшествие, но оно заходило все дальше… Разум спросил, не чувствует ли он их? Те черные, безумные ужасы из тумана, думающие о нем, нацелившиеся на него. И Стайлзу пришлось признать, что он чувствует. Действительно чувствует. Он мог бы поклясться, что в тумане что-то есть, было с того самого момента, как судно пошло ко дну, а Стайлз, дрожащий и ошеломленный, забрался в маленькую шлюпку.
Но что именно?
Что могло быть в тумане?
Он не знал, но был уверен, что они приближались: неописуемые твари, просачивающиеся в туман, ползающие, ухмыляющиеся мерзости с бездонными лунами вместо глаз, зараженные, больные сущности с грудами костей вместо разума, чудовища, чье дыхание — смрад кладбищ и гробниц, монстры со ртами, как у миног, жаждущие высосать из жертвы кровь и разум, ужасы, тянущие к Стайлзу крючковатые, бесплотные пальцы.
«Заглуши свои мысли, заглуши их, — повторял он. — Иначе они услышат их и найдут тебя».
Сосредоточившись, Стайлз сжал свои мысли до размера светящейся булавочной головки, тонкой и хрупкой. Его разум схлопнулся и провалился на самое дно подсознания, и Стайлз оставил его там, спрятав от того, что обитало в тумане, звало и шептало на ухо непристойности.
Поэтому когда он увидел корабль, то усомнился в его реальности.
Стайлз моргнул, приказывая фантому рассеяться, но этого не произошло: высокая бригантина приближалась, сотканная из тумана и призрачно-белой эктоплазмы: иллюзия, тень, корабль-призрак — и ничего больше. Но он слышал ее, чувствовал ее безжизненность. Паруса безвольно свисали с грот-мачты. Покачиваясь, болтались снасти, по которым, словно змеи, ползли щупальца тумана. Фок-мачта и кливер скрипели, как половицы в заброшенном доме.
И все же Стайлз не верил своим глазам.
Не поверил даже тогда, когда люди окликнули его с носовой палубы и спустили на воду лодку. Не верил, пока они не подплыли к нему на веслах и не коснулись его мокрыми, ледяными руками.
Тогда он закричал.
2
Стайлз плохо помнил свое спасение: лишь прикосновение рук и звук голосов, которые он не мог разобрать. Его лихорадило. Зубы стучали, конечности будто налились свинцом. Он слышал собственный голос, что-то скулящий о людях и голосах из тумана, безглазых лицах и белых, холодных пальцах. Помощник капитана сообщил ему название судна и имя своего командира, но Стайлз ничего не понял из услышанного.
Он то просыпался, то засыпал, снова и снова.
Так прошло несколько дней. Временами он приходил в себя и понимал, что смотрит широко раскрытыми глазами на игру теней в темных закутках каюты: они сходились под неправильными углами, впадали сами в себя, изменяя пространство, образовывали прямые пересечения и тут же исчезали. В остальное время ему снились существа из тумана: исполинские твари, не люди и не звери, гротескные космические призраки, живыми монолитами и ядовитыми тенями переползавшие из одного мира в другой.
В минуты ясности приходила жена капитана и кормила его с деревянной ложки горячим мясным бульоном. Иногда она пела ему и тихо, вполголоса, рассказывала о далеких, недоступных краях. Стайлз был уверен, что не раз слышал доносящиеся из недр корабля заунывные, полные печали звуки фисгармонии. Время от времени к спасенному заглядывал помощник капитана, расспрашивал, откуда Стайлз родом, как называлось его судно и как они оказались в ловушке тумана. Помощник много говорил о тумане, и Стайлз убеждался, что тот боится завесы, может быть, даже считает туман живым существом, огромным и голодным.
Однажды ночью помощник пришел с зажженной свечей в руке. Ее свет мерцал и скакал по стенам каюты — так сильно дрожала его рука. Он достал пистолет и сунул его Стайлзу под одеяло.
— Будьте осторожны, сэр. Будьте осторожны. Нас осталось всего десять человек, другие исчезли, сгинули в тумане… скоро мне тоже крышка. Туман зовет меня. Говорит, что я должен войти в него, рассказывает о том, как я встречу свой конец.
Когда на следующий день Стайлз ненадолго проснулся, до него донеслись звуки кипучей деятельности на палубе: стук молотков, скрежет пил, торопливые шаги и возбужденные голоса. Возможно, туман рассеялся и снова подул ветер? Стайлз надеялся, что это так, но не верил.
Посреди ночи он слышал крики людей, и продолжительный, нарастающий глухой звук, словно корабль обдувало шипящим, похожим на свист дыханием, и какое-то жужжание.
