Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
— Студенты дают вам очень низкие оценки. Признаться, Артур, я никогда не видел такого количества отзывов с одной звездой.
— Ко мне нужно привыкнуть. И что это за звездочки, в конце концов? Судьба профессуры теперь в руках восемнадцатилетних? Они пишут на нас рецензии, как на фильмы?
— Студентам очень нравится рейтинговая система. Мы стали получать гораздо больше оценок.
— Сахил. Выслушайте меня. Вы совершаете ужасную ошибку.
— Мне очень жаль, Артур. Я ничем не могу вам помочь. А в свете недавнего… инцидента… — Гупта взял со стола номер «Ди-жура» и помахал им у него перед носом. После чего произнес самые унизительные слова, на какие только способен представитель ректората: — Профессор Альтер. Мы решили, что вам пора уйти.
Артур проклял свою карьеру. Проклял университетскую политику бессрочных контрактов и годы, проведенные под ее дамокловым мечом. Проклял тонкокожее студенческое племя, которое в силу потребительского менталитета и чудовищной стоимости обучения имело одни лишь права, но не обязанности. Проклял Генриха Фергузена, нобелевского лауреата по химии и заслуженного дэнфортского профессора, который без зазрения совести и малейших последствий для репутации спал с пятерыми из шести своих ассистенток, включая собственных учениц и нанятых с улицы девушек. Проклял поставляемые в столовые суши и ортопедические матрасы фирмы «Темпур» в общежитиях первокурсников. Проклял Совет попечителей, эту шайку магнатов угольной и биотехнологической промышленности, выступающих против минимальной оплаты труда в размере пятнадцать долларов в час для работников университетского общепита, которые вставали затемно и часами добирались до кампуса с восточных окраин Сент-Луиса. Проклял лицемерное дэнфортское руководство, гордо принимавшее на работу физиков и математиков женского пола, но при этом наградившее почетным званием Филлис Шлэфли. Проклял китайскую и нигерийскую элиту, платившую баснословные деньги за образование своих детей, которых зачисляли с единственной целью: чтобы их фотопортреты появились в рекламных брошюрах мультикультурного университета. Проклял заведение, уничтожившее прекрасный факультет социологии на том лишь основании, что педсостав имел «марксистские взгляды». Проклял недавно возникший «Левый Кампус» за их воинствующее скудоумие. Проклял трусость ректоров, не желающих принимать против этих идиотов никаких мер и пасующих перед любыми контактами с остальными неудобоваримыми братствами. Проклял раздутое эго Дэнфорта, его одержимость общественным мнением и пиаром. Он сыпал и сыпал проклятьями, покуда его запал не иссяк и проклинать стало некого. Артура силой вышвырнули из здания администрации и настойчиво попросили никогда не возвращаться в кампус.
Увольнение из Дэнфорта означало, что последняя надежда Артура умерла. Он покорился судьбе. Выставил на продажу дом. Через три недели его купили. К его вящему удивлению, покупатели — красивая молодая пара с тройняшками — не имели никакого отношения к университету.
— А кто они такие? — спросил Артур риелтора.
— Работают в частном секторе, — ответил тот. Пфф. Как будто это что-то объясняет.
Итан и Мэгги снова приехали из Бостона, чтобы помочь отцу с переездом и помянуть Франсин: годовщина ее смерти совпала с продажей дома. Мэгги сказала, что они приехали для «моральной поддержки» — Артур терпеть не мог это выражение. Он нуждался не в моральной, а в реальной — физической — помощи. В такие смутные времена крепкие руки ценятся на вес золота. Те коллеги, которые раньше охотно перекидывались с ним словечком, исчезли с радаров, как только до них дошли слухи о его обличительной речи в кабинете Гупты. Он не получил ни единого сообщения, ни одного приглашения обсудить случившееся за кружечкой пива. Вот еще один побочный эффект переезда: сразу видно, кто тебе настоящий друг, а кто нет.
Он попросил детей помочь ему делом — и они помогли. От их холодного профессионализма Артуру делалось не по себе. Итан и Мэгги беседовали с ним исключительно по логистическим вопросам. Простили они его или нет, все-таки они вернулись — и, наверное, за это он должен их благодарить.
Как-то раз у него закончился малярный скотч. Он пошел на звук приглушенных голосов и оказался в спальне Мэгги. Там никого не было, но с потолка спускалась лесенка с красными ступенями. Дети сидели на чердаке и оживленно что-то обсуждали.
— Я за него волнуюсь. — Голос Итана. — Как он будет жить?
— Это его проблемы.
— Мэгги…
— Понимаешь, в том-то и дело. Ты вечно ему все прощаешь. Как будто он неразумное дитя и сам не ведает, что творит. Но он — взрослый человек, Итан. Хуже того. Он — анахронизм.
— Да, согласен, он немного оторван от жизни. И что? Как ему с этим быть? Разве мы не обязаны о нем позаботиться? Убедиться, что он нормально перенесет удар?
— Лично я — нет.
— Обязана. Мы оба обязаны.
Мэгги фыркнула:
— Ну-ну.
— В какой-то момент ты просто решила, что он твой враг. Это стало твоей идеологией. Все, что не соответствует твоим представлениям о нем, ты просто отметаешь как несущественное. Но он же живой человек. Живой и непростой. А каково, по-твоему, мне? С самого детства он отдавал тебе все свое внимание!
— Что? Ты шутишь?
— Он спорит с тобой из уважения. Потому что видит в тебе достойного оппонента. А во мне… не знаю, кого он во мне видит, но уж точно не человека, которого можно воспринимать всерьез.
— Несмотря на это, ты продолжаешь его выгораживать!
— Я его не выгораживаю. Я прошу тебя подумать и вспомнить все, что он для нас сделал. Не только его пренебрежение и равнодушие, а вообще — все…
Артур стоял в дверях. Он знал, что должен тихо выйти из комнаты, но не мог. Сердце возмущенно заходилось от каждого подслушанного слова. Он все стоял, минуты шли, а он с обидой и негодованием — и с немалой долей самолюбия — слушал, как дети спорят о его вкладе в их жизнь.
На следующий день — в годовщину маминой смерти — Мэгги повела Итана в Климатрон. Они вместе прошли по садикам разных стран мира: все было в пышном цвету. Торжественно прошествовали мимо зарослей кизила под сенью дубов английского сада. Погладили «драконьи изгибы» декоративных стен в Нанкинском саду дружбы. Шли молча, дабы почтить тишиной память усопшей, но пронзительные крики детей, солнечная зелень с вкраплениями желтого, голубого и красного — все это настойчиво свидетельствовало, что здесь — место живых.
Сент-Луис в мае — это невыносимая жара, просто адское пекло. Даже в садах, где сезонную лихорадку природы немного смягчает сень деревьев, вязкий зной просачивается сквозь одежду к коже рук, ног и туловища, оставляя за собой влажные следы. Руки Итана блестели от пота, когда они проходили мимо пруда, возле которого Чарли когда-то потер его мочку. Впереди замаячил геокупол Климатрона.
Когда за ними мягко закрылись автоматические двери, Итан и Мэгги попали в другой мир. Зелень каскадами струилась с плотных зарослей по бокам от дорожки. То здесь, то там через равные промежутки времени включались автоматические генераторы тумана. Мэгги провела Итана сквозь хижину с соломенной крышей, затем мимо плиссированных листьев сейшельской пальмы и зарослей пассифлоры, перешагнула через опорные корни громадного дерева. Наконец свернула с дорожки и показала брату ручей, куда два года назад вытряхнула прах матери.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
