Глава 1
Я не общалась с Уитли Лэнсинг — и вообще ни с кем из них — больше года.
Когда в день моего последнего переводного экзамена от нее пришло сообщение, меня накрыло чувство обреченности, словно в ночное небо ворвалась комета, предвещая бедствия и напасти.
Куда ты запропала? Чо за нафиг? #некруто. Прости. Это все мой Туретт[1]. Как впечатления от первого курса? Класс? Отстой?
Серьезно. Мы по тебе скучаем.
Решила написать, поскольку все наши собираются в Уинкрофте на мой ДР. Линда будет на Майорке, а БВО Берт в третий раз женится. Это будет на Сен-Барте. Она веган и йог. Так что на выходные дом в полном нашем распоряжении. Как в том году.
Сможешь приехать? А, Бамблби?
Carpe noctem.
«Живи сегодняшней ночью».
Она была единственной из всех известных мне девушек, кто взирал на окружающих с видом затянутой в кожу супермодели на показе «Диора» и шпарил на латыни с такой легкостью, как будто это был ее родной язык.
— Ну как экзамен? — спросила приехавшая за мной мама, когда я плюхнулась к ней в машину.
— Перепутала Сократа с Платоном и не успела дописать эссе, — ответила я, пристегиваясь.
— Уверена, ты со всем отлично справилась. — Мама озабоченно улыбнулась. — Есть еще дела?
Я покачала головой.
Мою комнату в общежитии мы с папой уже привели в порядок. Учебники я сдала в студенческий профсоюз — за это давали тридцатипроцентную скидку на следующий год. Моей соседкой по комнате была девочка из Нью-Хейвена по имени Кейси, которая на каждые выходные моталась домой, чтобы повидаться с бойфрендом. С момента заселения я ее почти не видела.
Мой первый учебный год в колледже Эмерсона закончился тихо и незаметно, как распродажа по случаю закрытия магазинчика в заштатном торговом центре.
«Ох, не к добру это», — сказал бы Джим.
На лето у меня не было никаких планов, кроме помощи родителям в «Капитанской рубке».
«Капитанская рубка», или просто «Рубка», как называют ее местные, — это пляжное кафе-мороженое, которым владеет моя семья в Уотч-Хилле, штат Род-Айленд, — крошечном прибрежном городке, где я выросла.
Уотч-Хилл, Род-Айленд. Население: знаешь всех в лицо.
Мой прадед Берн Хартли открыл это кафе в 1885 году, когда Уотч-Хилл был всего лишь крохотной деревушкой; капитаны китобойных судов заходили туда, чтобы размять привычные к морской качке ноги и впервые взять на руки своих детей, прежде чем вновь отправиться в неизведанные просторы Атлантики. Над притолокой висит карандашный портрет Берна в рамке — он смотрит одухотворенно, будто почивший в бозе гениальный писатель или полярный исследователь, не вернувшийся из арктического похода. Правда же заключается в том, что он едва умел читать, предпочитал знакомых чужакам, а сушу — морю. И его единственное достижение состоит в том, что он всю свою жизнь держал наш маленький ресторанчик на берегу и оставил нам в наследство рецепт самого вкусного в мире клэм-чаудера[2].
Все лето я отвешивала мороженое загорелым тинейджерам в пляжных шлепанцах и пастельного цвета свитерах. Они заваливались к нам шумными ватагами, похожие на стайки мальков. Я сооружала чизбургеры и горячие бутерброды с тунцом и сыром, шинковала капусту для салата, взбивала молочные коктейли. Выметала за порог вездесущий песок, усеивавший кафельный пол в черно-белую клетку. Выбрасывала в мусорный бак салфетки, пакетики из-под кетчупа и соли, бумажные стаканчики из-под лимонада, рекламные проспекты, предлагавшие отправиться в море на рыбалку.
Приносила забытые сотовые телефоны на кассу, чтобы их легко можно было найти, когда растяпа-владелец в панике врывался в зал с криком: «Я потерял мой… ой… Спасибо, вы меня просто спасли!» Подбирала рваные голубые билетики на стоявшую неподалеку морскую карусель 1893 года, с выцветшими безликими русалками вместо лошадок. Звездный час нашего городка настал, когда на этой карусели засняли Элеонору Рузвельт: она села боком на рыжеволосую русалку с бирюзовым хвостом. (Придавленная тектоническими плитами пышных юбок, она явно чувствовала себя не в своей тарелке и выглядела такой недовольной, что это на долгие годы стало любимым предметом шуток горожан.)
Я отмывала мусорные бачки от соуса барбекю, а столы — от потеков растаявшего «шурум-бурума» («шурум-бурум» был любимым мороженым всех ребятишек: мешанина из печенья, орехов, смеси кусочков темного шоколада). Я драила хлоркой, «Кометом» и «Мистером Мускулом» витрины, прилавки и дверные ручки. Я стирала разводы морской соли с раковин мидий и моллюсков, отполировывая каждую из них до блеска с одержимостью торговца драгоценными камнями, сдувающего пылинки со своих изумрудов. Почти каждый день я поднималась в пять утра и вместе с отцом отправлялась выбирать морепродукты к рыбацким лодкам, вернувшимся с лова. Я придирчиво осматривала крабов и камбалу, устриц и окуней, ощупывала лапы и клешни, жабры и переливчатые брюшки. Я сочинила текст песни к саундтреку из несуществующего фильма «Ограбление Лолы Андерсон на большой дороге», набрасывая слова, рифмы, лица и руки на салфетках и листовках с нашим меню и отправляя их в мусорку, до того как кто-нибудь успевал увидеть это. Я исправно посещала группу психологической помощи для подростков, переживших утрату, в общественном центре в Норт-Стонингтоне. Кроме меня, в ней состоял только неразговорчивый парнишка по имени Теркс, чей отец умер от бокового амиотрофического склероза. Он сходил туда два раза и больше не появлялся. Я осталась один на один с консультантом, дерганой женщиной по имени Деб, которая щеголяла в брючных костюмах и таскала с собой здоровенный талмуд под названием «Как справиться с потерей близкого человека в подростковом возрасте».
— «Целью данного упражнения является формирование системы позитивных ассоциаций вокруг фигуры ушедшего близкого, — принялась она зачитывать седьмую главу, одновременно протягивая мне бланк с заголовком «Прощальное письмо». — Напишите на этом листке письмо близкому человеку, которого вы потеряли, подробно остановившись на дорогих вам воспоминаниях, надеждах и незаданных вопросах».
