* * *
Архивы губернских дворянских собраний переполнены докладами об исследовании личных и деловых качеств помещиков обоих полов, но из них неясно, как влияли эти меры на поведение провинциального дворянства. Историки как императорского, так и советского времени считали, что предводители дворянства всячески старались закрывать глаза на страдания обиженных крестьян ради того, чтобы сохранить привилегии своих собратьев-дворян. Документы дворянской опеки Московской и Тамбовской губерний свидетельствуют о том, что количество обвинений против дворян далеко превосходило число имений, взятых в опеку. В 1844 г. в ведении Тамбовской дворянской опеки состояло 87 имений, большей частью принадлежавших несовершеннолетним детям.[204] Московский губернский предводитель дворянства доклады вал, что в 1851 г. было взято в опеку лишь три имения, причем все они принадлежали женщинам и были изъяты за жестокое обращение с крестьянами или за безнравственное поведение.[205] Но хотя жалобы и поступали в изобилии, доля вынесенных по ним обвинений была скромной: с 1834 по 1845 г. почти 3 тыс. помещиков попали под суд за жестокое обращение с крестьянами, но виновными были признаны всего 660 человек, т.е. 22%[206]. Тем не менее в одном 1838 г. по приговорам за жестокое обращение было изъято 140 имений; к 1859 г. эта цифра выросла до 215. Таким образом, долю имений, находившихся в опеке, никак нельзя назвать незначительной[207], и эти данные приводят нас к заключению, что надзор со стороны предводителей дворянства все-таки сдерживал наихудшие побуждения помещиков, склонных притеснять своих крестьян[208].
Учреждение местных органов самоуправления позволило властям надзирать за губерниями и вмешиваться в частную жизнь дворянства в такой степени, о которой мог только мечтать Петр Великий. С точки зрения корпоративных привилегий практика ареста имений доказывала ненадежность владельческих прав помещиков в последние десятилетия крепостного права[209]. Изъятие поместий было эффективным способом пресечь угнетение крепостных и помешать расточению дворянских состояний; но в то же время оно давало простор для злоупотреблений. Так, в 1842 г. наследники графа Кирилла Гудовича уговорили императора взять его имение в опеку на том основании, что Гудович утратил здравый рассудок и вознамерился заложить свое имущество. Как только Гудович согласился разделить имение между своими детьми, опека была снята. В других делах дворяне убедительно доказывали, что родные добивались изъятия их имений с единственным намерением ограничить их права собственности. Более того, хотя в «Жалованной грамоте дворянству» 1785 г. говорилось, что имущество помещика, совершившего преступление, должно отходить его наследникам, на практике эта гарантия оказалась не столь прочной.[210] Наследники осужденного помещика могли рассчитывать со временем получить его имение в собственность, однако при жизни владельца судьба этого имущества оставалась неопределенной. В 1858 г. дочери Екатерины Грушецкой в отчаянии обратились в Сенат, когда поместье их матери забрали в опеку за притеснения крестьян и они в результате остались без гроша. В ответ Сенат постановил, что имение Грушецкой должно оставаться в опеке до ее смерти; по поводу же средств к существованию ее дочерей Сенат никак не высказался.
С точки зрения тендерных отношений конфликты, рассматривавшиеся в дворянских собраниях, показывают, что судебные и административные власти относились к женщинам-помещицам так же, как к помещикам мужского пола. Очевидно, что дворянки так же страдали от ограничений своих корпоративных прав, как и мужчины. Тем не менее попытки местных властей насаждать идеи о взаимосвязи высоких человеческих качеств и дворянского звания приносили дворянкам пользу, как приносило им пользу и стремление центральной власти добиваться исполнения законов в губерниях. Из переписки между центральными и местными учреждениями по поводу ареста имений явствует, что пол провинившихся помещиков едва ли принимался во внимание: обо всех одинаково собирались сведения; причем власти особенно настаивали на том, чтобы полученные данные рассматривались в свете предписаний Свода законов. Бывало, что чиновники неодобрительно смотрели на дворянок, которые пьянствовали или заключали неравные браки, но все же отказывались лишать их имущества на основании этого, если нравственные недостатки этих женщин не сопровождались реальными свидетельствами плохого управления поместьями. Этот беспристрастный подход был явным шагом вперед по сравнению с действиями чиновников XVIII в., более склонных ограничивать имущественные права женщин, преступавших принятые границы морали и традиционные нормы женского поведения. В то же время помещики-мужчины почувствовали, что отношение к ним судебных институтов стало менее снисходительным. Жалобы со стороны жен уже не отметались с порога, обвинения жен в супружеской неверности не вызывали прежнего доверия, и дворяне поняли, что и от них тоже ждут более нравственного поведения и лучшего хозяйствования.
