Настена заглянула в раздевалку, когда Кирш уже вышла из душа,
— Слушай, Кирш, тут одна дамочка упакованная хочет тебе подарок сделать, я вообще-то предупредила, что ты ее пошлешь,
— Пошлю, конечно, а какой подарок?
— Да вроде поездку в Европу… — Настена усмехнулась и добавила: — С ней вместе!
Кирш нашла среди толпящихся у раздевалки девушек Алису и, взяв ее за руку, ответила Настене с улыбкой:
— Пусть она свою поездку себе засунет куда-нибудь, ясно?!
Настена спокойно усмехнулась, а Кирш, обняв Алису за плечи, добавила:
— Мы в деревню едем!
…И дни потянулись вереницей незамеченных рассветов и закатов.
Метель заметала все дорожки к дому, а Кирш и Алиса не стремились в мир по ту сторону забора. Это не было похоже на обычное уединение влюбленных: при свете дня все было похоже на игру, призванную скрыть смущение и растерянность. Кирш не стремилась окружить Алису обожанием, и, терпя ее дерзости, беглая питербурженка удивлялась себе: неужели она оказалась среди тех женщин, которые находят хамство привлекательным? Неужели обаяние Кирш в ее хамстве? Алиса признавалась себе, что любила другую Кирш, без доспехов и меча.
Замечая, как Алиса отворачивается, пытаясь скрыть стоящие в глазах слезы, Кирш бережно брала подругу за локоть, заглядывала в глаза, прижимала к себе и думала о том, что готова убить себя, лишь бы Алиса не была несчастна. Но женские обиды злопамятны, и Алиса заглядывала Кирш в глаза, пытаясь понять; эти маленькие царапинки-обиды в сердце, что они способны сделать, помножив себя на время — помогут сердцу огрубеть или научат его болеть вечно?.. Чтоб всю жизнь «горело»… Кирш принесла с чердака старые шахматы.
— Любишь шахматы? — удивилась Алиса.
— Не хочу, чтобы тебе было скучно!
— А мне не скучно!
Играть получилось недолго: тонкие Алисипы руки двигали фигуры неуверенно, и Кирш с умилением следила за озадаченным лицом партнерши, витающей где-то далеко от поделенной на квадраты доски. Почесав кончик носа, Кирш хмыкнула, встала и, проведя рукой по беспорядочно топорщащимся темным волосам, бросила Алисе:
— Ладно, Элис, я пойду чайник включу, пока ты там свой мат рассчитываешь!
— Нет, я не мат, я просто ход, — оправдалась Алиса.
— Я в курсе, — сказала Кирш мягче, — ты вообще на мат не способна, на нападение как таковое.
— Почему? — Алиса почти обиделась.
— Потому что ты хорошая, добрая, нежная девочка…
Алиса умела скрывать эмоцию, но не могла скрыть то, о чем она думала в данную секунду особенно настойчиво; любая мысль читалась на ее лице и была настолько материальной, что другой человек мог почувствовать ее, стоя к Алисе спиной. Каждая обида Алисы рождалась следом за выводом: «Кирш может долго разговаривать при мне по телефону с кем-то другим, не торопясь закруглить разговор, значит, ей скучно со мной или ниточка, связывающая ее с тем человеком, так же важна, как и наша». Кирш говорила кому-то: «Ты же знаешь, родная, что все они дуры!» Алиса делала еще один вывод и отворачивалась. Кирш спешно заканчивала разговор и подходила к ней; «Ты обиделась? Я же не про тебя». Алиса требовательно поворачивалась, а потом произносила мягко: «Зачем ты меня все время отталкиваешь? Мне надо вспылить и уйти?»
«Если бы я поняла, чтоты можешь это сделать, мне стало бы по-настоящему страшно». Алисе было страшно оттого, что Кирш могла обманывать: ее или саму себя.
Алиса пыталась понять: «Она держит в напряжении меня или прежде всего саму себя?» Балансируя между возвышением и унижением, Алиса чувствовала себя оголенным проводом, и что-то неизбежно должно было измениться: то ли ее хрупкость, то ли напор Кирш, то ли скорость жизни, то ли ее цвета…
Как в клубе во время медленного танца Кирш могла неожиданно легонько оттолкнуть Алису от себя, так и теперь она не позволяла им долго растворяться в объятиях. Изредка Алиса интересовалась: «Зачем ты так делаешь?» Если Кирш замечала в вопросе подруги досаду, она тревожилась; «Обиделась? Не надо!» А однажды, отвернувшись от Алисы, Кирш ответила серьезно и тихо: «Я просто не хочу тебя потерять».
И Алиса знала, что весь мир за окном существует ради этих слов.
Однажды Кирш заговорила про Лизу:
— Я была недостойна ее искренности, как сейчас недостойна твоей.
— Кирш, а почему женщины считают тебя недоступной и говорят, что надо сильно извернуться, чтобы быть с тобой?
Кирш оживилась и присела на подушке.
— Кто так говорит?!
— Ну не важно…
— Важно. Кто?
Ну эта, которая Кот, например… Кирш ухмыльнулась и потянулась за сигаретой.
— Потому что у меня было очень мало женщин — только те, в которых я была влюблена. Точнее две. С остальными — не считается: без поцелуев и орального секСА: трахнуть и забыть!.. Таких, к сожалению, было много.
Алиса покраснела.
— А они?
— Что? — не поняла Кирш,
— Только ты их, ну…
— Трахала? Да, это точно.
Алиса отвернулась к окну и, когда Кирш обняла ее за плечи, тихо спросила:
— А они тебя там целовали?
Кирш потупилась и уткнулась Алисе в плечо, чтобы скрыть смущение:
— Мне это не нужно; пару раз случалось, когда я была в бессознательном состоянии — обнаруживала чью-то голову между ног, но я быстро это пресекала!
Кирш курила при Алисе много больше обычного и часто отводила глаза. Алиса привыкала к своим новым именам: «Элис», «Лиса» и «Лисенок». Она знала, что после обращения «Элис» последует что-то, не имеющее значения для их отношений, за «Лисой» ее ждет какое-то предложение, призыв, просьба или упрек. А нежное «Лисенок» — тихо, чуть хрипло — могло быть только в темноте; под покровом ночи или утром, когда Кирш еще лежала под одеялом, уткнувшись Алисе в плечо. От этого маленького и хрупкого, в которое вдруг перерождалось ее чопорное имя, Алисе хотелось съежиться и повторять про себя: «Я — Лисенок, для нее я — Лисенок! Счастье, несомненно, в этом».
Кирш любила, закинув ногу на ногу, разглядывать раздевающуюся Апису, но сама стягивала майку и джинсы быстро, отвернувшись. Было странно видеть Кирш смущенной. У многих ее друзей были фотографии без купюр: Кирш в одних трусах сидит в кресле с сигаретой в компании нескольких коренастых девиц. Кирш ню загорает на крыше с соседом, Кирш совершенно голая позирует неизвестному фотографу, стоя с бутылкой коньяка на разобранной кровати, и т. д. Такие фотографии Алисе попадались у Стеллы, наверняка были у Рэй, у Кот — у многих знавших, желавших, получивших или частично получивших Кирш, в основном у тех, кто, по ее признанию, был ей по большей части безразличен. Но при Алисе она стеснялась своей наготы. Стеснялась и огрызалась на ее удивление.
