Я что, не имею права здесь находиться?
Ей на глаза попалась вывеска в окошке захудалого кафе. После завтрака в гостинице женщина больше ничего не ела. Часы показывали начало пятого. Она остановилась прочитать, что здесь рекламируют. «Благослови траву»[44]. На фоне этих нацарапанных от руки слов маячило неприветливое, морщинистое, какое-то слезливое существо с жидкими волосами, отдуваемыми назад со лба и щек. Волосы на вид сухие, рыжеватые. Краску для волос выбирайте на тон светлее натурального, советовал парикмахер. Ее натуральный цвет волос был темным, темно-каштановым, почти черным.
Нет, не так. Ее натуральный цвет волос был теперь белым.
Нечасто в жизни случается – по крайней мере, если ты женщина – увидеть себя вот так, без подготовки. Это видение оказалось еще кошмарнее тех снов, в которых она как ни в чем не бывало разгуливала по городу в ночной рубашке или, еще того чище, в одной пижамной куртке.
В последние десять-пятнадцать лет она, оказавшись на улице, нередко изучала свое лицо в беспощадном дневном свете, чтобы решить, какой выбрать макияж и не пора ли все же начать красить волосы. Но то, что она увидела сейчас, стало для нее ударом: она заметила не просто проблемные места, как старые, так и новые, или очередной признак увядания, с которым нужно что-то делать, но совершенно чужое лицо.
Лицо человека, которого она не знала и не хотела знать.
Безусловно, она тотчас заставила себя успокоиться, изменить выражение лица, и результат не замедлил сказаться. На сей раз она узнала в отражении саму себя. И тут же заметалась наобум в поисках нужного магазина, как будто не могла терять ни минуты. Ей требовался лак для волос, чтобы пряди не топорщились. И более яркая помада. Насыщенно-коралловая, но она сейчас стала редкостью, в отличие от почти телесной, более модной, но невыразительной розовато-коричневой. Стремление найти нужную косметику погнало ее назад (в трех-четырех кварталах она приметила аптеку), а нежелание сталкиваться с Адамом-и-Евой побудило перейти на другую сторону.
Не случись этого – не произошло бы и встречи.
По тротуару шел еще один пожилой человек. Да что там – старик, невысокий, но крепкий и осанистый, почти лысый, если не считать хохолка тонких седых волос, развевавшихся на ветру, совсем как у нее. Одет он был в джинсовую рубашку с расстегнутым воротом, старую куртку и штаны. Он не изображал из себя молодого: ни конского хвоста, ни шейного платка, ни джинсов. Но при этом он ничем не напоминал тех людей, с которыми она ежедневно сталкивалась на протяжении последних двух недель.
Она узнала его почти сразу. Это был Олли. Но она остолбенела: у нее были веские причины считать, что этого не может быть.
Олли. Живой. Олли.
И он воскликнул:
– Нэнси!
У нее на лице (когда сошел первый испуг, которого он, вероятно, не заметил) появилось, должно быть, то же выражение, что и у него. Недоверчивое, ликующее, виноватое.
В чем же он мог себя винить? В том, что они расстались отнюдь не друзьями, что все эти годы не общались? Или в том, что с каждым из них произошли перемены, которые бросались в глаза и не обещали поворота к лучшему.
У Нэнси, разумеется, было больше причин впадать в ступор. Но до поры до времени она решила помалкивать. Сперва требовалось сориентироваться.
– Я здесь с одной ночевкой, – сказала она. – В смысле, со вчерашнего вечера до сегодняшнего. Ездила в круиз на Аляску. С другими старыми вдовами. Уилф ведь умер. Считай, год, как его нет. Мне кусок в горло не лезет. Места себе не нахожу. С трудом соображаю, как сюда попала.
И по глупости добавила:
– Не знала, что ты здесь живешь.
На самом деле, она вообще не думала, что он хоть где-нибудь живет. Но в то же время и не была полностью уверена, что он умер. Она не припоминала, чтобы Уилф сообщал ей такую весть. Хотя из Уилфа мало что можно было вытянуть – под конец он заметно сдал, даже за то недолгое время, пока она ездила к Тессе в Мичиган.
Олли отвечал, что живет не в Ванкувере и что приехал сюда, как и она, совсем ненадолго. Ему нужно было пройти обследование в больнице по поводу небольшой проблемы со здоровьем. А живет он на острове Техада. Где это – даже трудно объяснить, смешался он. Достаточно сказать, что из Ванкувера туда надо добираться на трех паромах.
Он подвел ее к грязному белому пикапу «фольксваген», припаркованному в переулке, и они поехали в японский ресторан. Пикап, отметила она, пропах океаном, водорослями, рыбой и резиной. Выяснилось, что только рыбу Олли и ест – от мяса отказался. В ресторане было всего пять-шесть столиков. За прилавком паренек-японец, трогательно склонив безмятежное, как у юного священника, лицо, с невероятной скоростью нарезал сырую рыбу. Олли его окликнул: «Как дела, Пит?» – и тот, ни на миг не снижая темпа, протянул нарочито американизированным тоном: «Обал-ден-но». Нэнси обожгло мгновенной неловкостью. Не потому ли, что ее спутник назвал паренька по имени, а тот не ответил тем же? Не потому ли, что она хотела скрыть свое наблюдение? Есть люди (мужчины), которые сверх меры гордятся знакомством с продавцами и барменами.
Она даже помыслить не могла взять в рот сырую рыбу и заказала себе лапшу. Управляться с палочками она не умела – они показались ей совершенно не похожими на китайские, которые она пару раз держала в руках, но ничего другого здесь не предлагали.
Когда их обслужили, она хотела заговорить о Тессе. Но решила для приличия подождать, чтобы Олли рассказал ей сам.
Поэтому она завела разговор о круизе. Сказала, что даже под страхом смертной казни больше не отправится в такое путешествие. Не столько из-за погоды, хотя погода тоже подкачала – временами дождь и туман заслоняли все виды. Впрочем, видов там было хоть отбавляй. Гора за горой, остров за островом, и скалы, и вода, и деревья. Все приговаривали: потрясающе, правда? Красота, правда?
Красота, красота, красота. Потрясающе.
Они видели медведей. Видели тюленей, морских львов, кита. Пассажиры только успевали снимать. Потели, чертыхались, переживали, что их новенькие сверхсовременные камеры дадут сбой. Потом сошли с парохода, сели на поезд и поехали по этой знаменитой железной дороге в этот знаменитый золотодобывающий город, пофотографировали еще, там были актеры в костюмах «веселых девяностых»[45], и что, по-твоему, делали пассажиры? Стояли в очереди за мороженым.
В поезде распевали хором. На пароме пили. Некоторые начинали сразу после завтрака. Резались в карты, на деньги. Каждый вечер – танцы: десять старушек на одного старичка.
