class="p1">— Да, господин, — отвечает тот и уезжает.
А вот та баба с ребёнком, что стояла до того на крыльце, как двинулись солдаты мимо дома, мимо крыльца к огородам, в лице тут же переменилась, ребёнка, белоголового мальчишку лет четырёх, оставила с мужчинами, а сама пошла, пошла за солдатами. Мол, пойду гляну, куда это они собрались. И было видно, что она заволновалась: идёт, оглядывается на генерала. И по тому, как она поспешила за солдатами, как оглядывалась с опаской, Волков подумал, что это всё неспроста. Он глядел на мужиков, что остались на крыльце.
«Ну что? Вы-то чего не побежали?».
А у тех лица темны от злобы, уж как они нехорошо смотрели то на него, то на его солдат. А потом один из мужиков и вовсе ушёл в дом. И все стали ждать, а Волков почти не отрывал взгляда от хозяина дома, причём тот поднял на руки мальчишку, которого оставила женщина, и говорил ему что-то.
Впрочем, ждать слишком долго не пришлось.
Вскоре из-за дома, издалека, доносится женский крик. Долгий и призывный. Все его услышали, все, кто был на дворе. Солдаты, что обшаривали большой сарай, тут же выбежали из него и уставилась на генерала: что делаем?
— Сходите поглядите, что там за визги, — распорядился тот. И это было кстати, так как женщина за домом стала орать в голос. А генерал поглядел на мужика, тот всё так же стоял на крыльце с ребёнком на руках: ну, кажется, сейчас всё и станет ясно. Не так ли, наглец?
А на дворе поднялся шум, так как из дома одна за другою выскочили ещё две женщины, с воплями кинулись за угол дома и там начали голосить, как голосят перепуганные бабы. И тут уже мужик, стоявший на крыльце, начал целовать белоголового мальчугана, что-то шептать ему, а Волков понял: нашли, нашли его солдаты кровавого свинаря, иначе бабы так голосить не будут и это наглец ребёнка к себе, как в поседений раз, прижимать не станет.
— Ну, — обратил на себя внимание раненый конюх. — Что, схватили его? Чего там, видите кто?
— Лежи себе спокойно, — прикрикнул на него Кляйбер.
— Боюсь не найдут, уйдёт! — страдал раненый и, кажется, не только от боли в ноге. Он и вправду хотел, чтобы свинаря схватили, а ему поверили.
— Не ушёл, не ушёл, — заверил его кавалерист. — Вон волокут кого-то.
Да, впереди шёл арбалетчик, а следом за ним семенил белоголовый старичок, один из солдат держал его за шиворот, а ещё один почти на каждом шагу подгонял его, немилосердно пиная в зад крепким солдатским башмаком и приговаривая:
— Иди, иди, упыряка, Инквизитор тебя наш уже дожидается. Истомился, поди.
Три женщины шли рядом простоволосые, чепцы в руках комкали и слёзы ими вытирали, волосы, неприбранные, липли к мокрым лицам, а одна, самая молодая, кричала на солдата, как заведённая, при том давясь слезами:
— Не пинай его! Не пинай! Уважай седины, дурак! Да не пинай же! — она не выдержала и кинулась на грубого солдата с кулачками, да шедший с тем рядом другой солдат уж не упустил случая и с разворота так приложил молодухе локтем в лицо, что та рухнула наземь без звука и без чувств. Но того никто не заметил, все, в том числе и генерал, смотрели только на седого старичка. А тот был благообразен, бороду имел небольшую и ухоженную, был он в кале с незавязанными тесёмками, поверх каля была у него войлочная шапочка, и тело ему согревала овчинная безрукавка. Видно, он в погребе собирался посидеть подольше.
Старик смотрел на генерала не отрываясь и даже с интересом, что ли. Мол, и кто же это меня тут ждёт?
А Волков лишь поигрывал поводом и, как старичка пинками подогнали к нему поближе, спросил у раненого:
— Эй, конюх… Этот, что ли, Ёшка-свинарь?
Бабы, услыхав вопрос генерала, как по команде завыли ещё громче, ещё противнее, но солдатам, видно, надоел этот вой, и они без всяких команд надавали им оплеух, повалили на траву и тумаками и пинками заставили их примолкнуть, а как те притихли, так сразу заговорил раненый:
— Он, господин, он! Нашли, значит, кровопийцу. Поймали.
Говорил он всё с той же злобной поспешностью и удовлетворением, чуть приподнявшись на локте.
— Эх ты… — заговорил дедок с видимым расстройством, — вша ты поганая, Курт-конюх, завистливый был всегда… Продал, значит, сволочь!
— Заткнись! — заорал конюх. — Из-за тебя всё, из-за тебя они тут, про тебя первым делом спросили, так что со всех теперь спросят. А мне за тебя страдать не резон, это ты был господам любезен, так ты первый и отвечай.
— Продал, значит, — не унялся Ёшка. — Это ты от зависти, завистливый ты был всегда, Курт-конюх. Сволочь!
— Старый дурак, — заорал раненый. — сам виноват во всём, хвалился всегда всем… И сыновья у тебя молодцы каких поискать, и у господ ты в чести, и погреб у тебя лучше всех, и дом… Вот и дохвалился, и сам ты вша… Клоп, на крови разжиревший. Сам сволочь! — он словно облаивал свинаря и не собирался умолкать… — Ты на всех навлёк людей военных… По твою душу пришли, а страдать будут все…
— Я⁈ — воскликнул старик. И стал орать дальше, так что слюна полетела: — Чего ты мелешь, Курт, сам при господах жил припеваючи, дочери дом поставил, пастбище на солнечном склоне купил, а ещё сам водил в господскую конюшни своих кобыл, осеменял их от господских жеребцов и по пятьдесят монет жеребят продавал, сам-то не горевал, ещё и просил Вацлава, чтобы сынка в замок хоть кем пристроил, хоть нужники чистить…
— Молчи! — захрапел конюх Курт, так что глаза из глазниц полезли. Он уже забыл про боль в ноге и уселся на земле. Тряс кулаком. — Молчи… Ты, сволочь старая! Людоед… Падла… Падла-а…
— Заткните уже его, — распорядился генерал, морщась от этого крика.
И тогда солдат пнул конюха в живот: хватит орать.
И вместо того, чтобы сказать что-то кровавому свинарю, Волков на него и не посмотрел, а указал плетью на того дерзкого мужика, что всё ещё стоял на крыльце и держал на руках мальчишку:
— Кляйбер, а ну-ка тащи сюда того молодца.
А когда Кляйбер и ещё один солдат стали у мужика отнимать ребёнка, тот стал отбиваться от
