взял реликвию в руки. Пластина казалась древней: поверхность покрывали разводы окисла, она была вся в царапинах и вмятинах – железяке явно досталось за прошедшие столетия.
– Письмо кхароштхи, а язык – пайшачи, на нем разговаривают самые презренные сословия, – пробормотал эксиларх, близоруко вглядываясь в текст. – Ну, да, правильно, иврим, забредшие в Хиндустан в поисках лучшей доли, не могли рассчитывать на уважение раджей. Так… описывается какая-то местность в стране Бхарат… гора Нево… и… Эль-элион! Да ведь здесь говорится об арон хаэдут – Ковчеге Завета!
Он держал пластину перед собой трясущимися от волнения руками.
– Нево? – переспросил Иешуа. – Согласно Второй книге Хроник, царь Иошияху повелел выбросить из Храма языческих идолов, а вместо них установить Ковчег Завета. Но он не упоминается в числе вывезенных Навухаднеццаром из Храма сокровищ при царе Иехояхине. А ведь прошло всего несколько лет… Получается, что к этому времени его уже не было в Храме. Во Второй книге Маккавейской говорится о том, что Ирмеяху после того, как получил Божественное откровение, повелел Скинии и Ковчегу Завета следовать за ним на гору, с которой Моше видел наследие Божие. Там они и покоятся в пещере, вход в которую пророк завалил камнями. Значит, все-таки Нево? Но при чем здесь Бхарат? Неужели в этой стране есть одноименная гора… Как все запутано!
Собеседники долго сидели молча, пытаясь осмыслить то, что только что узнали. Каждый из них по очереди брал в руки пластину, любовно поглаживая ее пальцами. Зхария порывался что-то сказать, но, открыв рот, замолкал на полуслове и только опустошенно жевал губами. В его глазах стояли слезы.
– Ну, вот, – первым заговорил Иешуа, грустно улыбнувшись. – Теперь у меня только одна дорога – к Синдху.
5
Смеркалось.
Куджула высунул голову из высоких, в рост человека, стеблей шерстоцвета и прислушался. Всю предыдущую ночь он скакал к реке, а днем прятался в прибрежных зарослях чингиля.
Конь подозрительно косился на ветки отцветшего кустарника: ему хотелось дотянуться губами до начавших желтеть бобов, но его смущали грозные колючки.
Куджула вспомнил, как весной вместе с братом переходил Амударью. Сейчас края облаков так же тлели в лучах горящего заката, а метелки травы плавились в огненном ореоле. Казалось, они вот-вот вспыхнут, превратившись в стену пламени, которая отрежет ему путь к свободе.
Кушан осторожно вывел коня, быстро двинулся к кромке воды. Проклятье! В песчаных дюнах блеснул костер, незаметный из кустов. Но прятаться поздно.
Тогда он рванулся к реке в надежде, что заметят не сразу. Внезапно жеребец, почуяв ассакенскую кобылицу, громко заржал. У костра заметались фигуры.
Куджула бросился в поток, увлекая за собой коня. Он плыл, одной рукой держась за гриву, а другой изо всех сил загребая прогретую за день солоноватую воду.
Сзади послышались крики.
«За мной не поплывут, будут стрелять», – решил беглец.
И тотчас поверхность реки взбурунилась от стрел. Одна чмокнула рядом с его головой, обдав лицо брызгами.
«Еще немного, главное – подальше отплыть, – отчаянно думал он. – Стрела на излете поранит, но не убьет».
Внезапно конь захрипел – из шеи торчало оперенное древко. Он судорожно забил ногами, словно хотел встать на твердую землю, потом завалился на бок и ушел под воду. Кушан отпрянул, но поводья петлей охватили ступню.
Рывок вниз!
Каким-то чудом сумев вынырнуть, Куджула откашлялся, но тут же снова погрузился с головой в темную муть. Конь опускался на дно, увлекая его за собой. Он увидел раскрытую лошадиную пасть с крупными зубами, из которой вырывались пузыри воздуха.
«Кинжал», – молнией пронеслось в голове.
Почти теряя сознание, все-таки успел полоснуть лезвием по кожаному ремню.
Взмахнув несколько раз руками, Куджула вырвался из бездны и с надрывом, с хрипом хватанул воздух широко открытым ртом. С берега снова начали стрелять. Тогда он нырнул, заскользил под водой, насколько хватило дыхания. Вынырнув, снова ушел вниз. Так и плыл, пока не достиг середины реки. Оглянувшись, увидел, что его отнесло течением от костра, а силуэты преследователей маячат где-то далеко.
В него больше не стреляли. Куджула перевернулся на спину, отдышался, затем резкими быстрыми саженками устремился к противоположному берегу…
Родной дом встретил неприветливо. Шаги скорбным эхом звучали в пустых парадных залах. Из комнат выходили слуги в траурной одежде, кланялись, потом сразу исчезали за дверями, не желая докучать царевичу. Пусть свыкнется с горем. Лишь Ипполит, не разгибая спины, приблизился к ученику и молча встал рядом. Куджула обнял его за плечи, заставил выпрямиться.
– Ты поедешь со мной к гробнице.
Ему хотелось, чтобы в момент прощания с родителями рядом находился близкий человек.
Утром следующего дня отряд, перейдя вброд Сайгардак, двинулся в сторону хребта Буритахта. К полудню достигли предгорий, забрались по каменистому склону к высившейся над головами гряде с ровным, словно обрезанным по линейке, гребнем. Цепляясь за острый край, повисли низкие густые облака.
При виде скептуха пикет у гробницы вскочил с места. Десять ферапонтов[189], сидящих на корточках возле вырубленной в скале ниши, тоже поднялись, застыли в подобострастных позах.
Спешившись, Куджула взял из рук воина факел, протиснулся в темную дыру склепа. Ипполит остался у входа – рабам запрещено входить в усыпальницу после того, как останки царственных особ положили в гробы.
Нагибая голову, чтобы не удариться о низкий потолок, он подошел к двум каменным саркофагам. Лица родителей под толстым слоем желтоватого прозрачного меда казались восковыми.
Мама словно спала: лежала, вытянув по бокам руки, мертвенная бледность лица подчеркивалась яркими пятнами румян на щеках. Голову украшала отделанная парчой с витиеватым орнаментом и золотыми полосками тиара. Рядом с саркофагом были аккуратно разложены мотки шерсти, рулоны ткани, золотые иглы и пяльцы.
Куджула с детства помнил, что мама увлекается рукоделием.
Ипполит рассказал, что Санаб умерла вскоре после Герая. Просто отказывалась принимать пищу, понимая, что осталась одна: сыновья далеко, муж умер. Она тихо сидела с пяльцами в руках у окна, глядя в степь, а однажды утром не поднялась с постели.
На лице отца застыла гримаса страдания. Его загримировали, но все равно Куджуле померещилось, что ябгу сейчас закричит от боли. Из рукавов кольчуги высовывались худые запястья.
Он поспешно отвернулся, чтобы справиться с охватившей его жалостью и скрыть слезы.
Возле отцовского гроба лежали акинак в золотых ножнах, кинжал, камча, копье и обшитый красной кожей горит с полным боевым набором. Растопырила ноги убитая лошадь – в золотой сбруе с выпотрошенным, а затем зашитым животом. Роились мухи – прошло уже несколько дней с момента захоронения. В углу поблескивала утварь: золотые
