и не видит. «Гляди! Гляди! Вот же она!» — думаю я. Вода, в которую можно запрыгнуть, которая пробудит наши тела.
— Эй! — кричит мне кто-то издалека, оттуда, где блестит вода: — Эй, иди сюда!
Я смотрю туда и вижу себя. Это я там плаваю по воде на окровавленном матрасе, словно на плоту. У меня длинные волосы, как раньше, черные волосы, которые я так любила, которые мама расчесывала и заплетала в две косы, когда я была еще маленькой. Это я стою на матрасе, машу руками, смотрю на себя и Пульгу.
«Все это неправда, — говорю я себе. — У тебя галлюцинации».
В носу покалывает, дыхание учащается, глаза чешутся, предвещая слезы.
Но слез нет.
Есть только ощущение плача. Так плачут, когда слез уже не остается. Я моргаю снова и снова, глядя на себя вдалеке, а потом на матрасе появляется Пульга и Чико.
Чико…
Все мы улыбаемся, прыгаем, машем руками. Я как будто смотрю кино про нас троих, таких, какими мы были раньше. Мы ненастоящие — ведь не могли же мы правда быть такими, пусть даже и в прошлом! но мне нет до этого дела. Меня переполняет любовь.
Я смеюсь и машу всем троим в ответ. И вижу белозубую улыбку Чико, оранжевый румянец на его щеках, когда он обнимает Пульгу. А Пульга смеется, хлопает в ладоши, будто гордясь тем, что мы забрались так далеко, и я сама в белом платье, чистая, красивая, сияющая, стою рядом с мальчишками и смотрю на них так, словно бы каждый из них — половина моего сердца.
Все трое светятся жизнью.
Пульга рядом со мной стонет, но я не хочу отрывать взгляд от нашей троицы.
— Посмотри, — говорю я ему. — Посмотри на нас. Я иду быстрее, сбросив с себя Пульгу. Спешу к воде.
— Пульга! — кричу я.
Но потом оглядываюсь и вижу, что он упал на колени. Я ковыляю к нему.
— Ну что ты… — говорю я ему, — не умирай…
Но он меня не слышит. Я и сама себя не слышу. Мой голос тише шепота, его вообще не существует.
Я снова поднимаю тело друга и снова тащу его за собой.
Вперед… пожалуйста… вперед…
Я волоку его и молю Бога: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…» Я смотрю на троицу, сидящую на матрасе, и вижу, что все они перестают смеяться. Они таращатся на меня и на Пульгу — настоящих, тех, что в пустыне. А потом Чико падает и корчится, и на губах у него проступает кровь. Пульга опускается на колени. А я смотрю на свое платье, которое из белого становится кроваво-красным.
«Мы умираем», — говорит мне мой мозг.
Умираем.
Видение исчезает.
— Все в порядке, — говорю я Пульге, удерживая его здесь, в этом мире. Но мои слова не слышны, и я даже не знаю, произнесла ли их на самом деле. Можно ли было их расслышать.
Я вижу, как впереди к небу вздымается столб пыли. А потом замечаю белый фургон, он катит к нам. Я не могу понять, в действительности все это или нет, даже когда он приближается.
Вот он еще ближе. И еще.
Он мчится к нам очень быстро и наконец тормозит в нескольких сантиметрах, окутав облаком пыли.
Хлопает дверца. К нам идет человек в зеленом. Пограничник.
Мы перешли границу. У нас получилось.
Когда я это понимаю, тело наполняется энергией. Я начинаю плакать и пытаюсь сказать Пульге: «Мы сделали это, мы перешли границу!» — но человек в зеленом начинает орать на нас, и я не успеваю издать ни звука.
— Идите сюда, — кричит он по-испански, хоть и выглядит как гринго, и толкает нас к фургону. Пульга покачивается, пока пограничник охлопывает его тело. Потом наступает моя очередь, руки пограничника проходятся по моим плечам, туловищу и останавливаются на груди. Мне становится ясно, что он все понял.
— О-о… ясно, — говорит он, смеется и стискивает мне грудь.
Я отшатываюсь, он сильнее прижимает меня к машине, наваливается всем телом и что-то говорит по-английски, я не понимаю что. У фургона раскаленный борт, но кровь во мне холодеет. Даже после того, как пограничник отпускает меня, я все еще чувствую на себе его руки, его губы у моего уха. Он что-то еще говорит по-английски, добавив несколько испанских слов.
— No muevan. No muevan, — повторяет он, призывая нас не двигаться, стоять на месте, пока он идет к задней двери фургона. Когда пограничник возвращается, он пристально смотрит на меня. Лицо у него красное, с загрубевшей кожей, взгляд холодный и осуждающий. А вид у него такой, как будто он может сделать со мной все, что угодно. С моим телом. И он действительно может.
Раздается звук удара — это ноги Пульги вдруг подкашиваются, и он, падая, с грохотом врезается головой и торсом в металлический борт фургона. Потом я слышу, как пограничник что-то кричит. Он идет посмотреть, что случилось. В руках у него канистра с водой, и он льет ее прямо на Пульгу.
И тут что-то велит мне бежать.
Я смотрю на Пульгу. Чтобы принять решение, мне хватает пары секунд. Нет, доли секунды. Он в безопасности. Его подберут. С ним все будет в порядке, говорю я себе.
«Согге! Согге! Беги! — кричит что-то во мне. Немедленно!»
И я бегу. Бегу ради спасения жизни. А может, прямиком к смерти, не знаю, но в этот миг я не могу делать ничего другого. Я бегу.
Пульга
Я слышу вопли, выкрики и команды, но не понимаю, кому это кричат. Передо мной шины, фургон. И прямо в лицо мне льется вода. Это так потрясает, что во тьму, которая меня окружает, врезается солнечный свет, яркий до боли. Я вскидываю руку и прикрываюсь от него локтем, но он все равно полыхает у меня в голове.
Кто-то спрашивает о чем-то, голос кажется искаженным и невнятным. Сперва я будто глохну, но потом опять начинаю слышать, и надо мной нависает расплывчатая фигура. Затем я пью воду, а незнакомец поднимает меня на ноги, хоть я и не могу толком стоять. Он запихивает меня на заднее сиденье, где прохладно, темновато и слышно, как шипят в рации помехи. Несмотря ни на что, мне сразу становится легче: в машине работает кондиционер, и пылающая пустыня осталась позади.
Фигура незнакомца расплывается перед глазами, она то появляется, то исчезает. Я ищу взглядом Крошку, но нигде ее не вижу, помню только, что она стояла рядом со мной, когда нас
