Каждый день плавали мы на середину Фролихи, к маленькому островку, возле которого лучше всего клевало. Лесистый островок казался необитаемым, однако вскоре мы обнаружили там крякву и травянистое гнездо с яичками. После первого знакомства больше ее не тревожили…
Нисколько не преувеличу, если замечу, что Саня был самым упорным среди нас рыболовом. Мог легко подняться на утренней зорьке, мог сидеть на плоту в ожидании клева до самых сумерек, мог идти ради нескольких хариусов по такому буреломному берегу, где сам черт ногу сломит. Жить так жить, рыбачить так рыбачить. Да, он ничего не умел делать походя, вполнакала, вполчувства.
Вскоре подошло время расставаться с Фролихой. Туристов за эти дни заметно подвалило. Зазвенели топоры, загремели выстрелы, по вечерам от дальних костров неслись крики, песни и гогот. Заповедной благодати — как не бывало.
Случалось, и у таежного костра, и даже посреди застолья он неожиданно как бы уходил в себя, сосредоточивался на чем-то своем, очень личном. И эти минуты (не отрешенности, нет, а самоуглубления) выдавали упорный ход творческой мысли, невидимые миру поиски…»
Глава десятая
«В ТЯЖЕЛОМ ВОЗДУХЕ ИНТРИГ НОСЯТСЯ НАДЕЖДА И ПОЭЗИЯ…»
В родном Иркутске пьесы Александра по-прежнему не замечали. Это было удивительно: комедии «Прощание в июне» и «Предместье» напечатаны в местном альманахе, в соседних регионах еще два года назад поставлена первая из них, а в отчих пенатах никого не заинтересовала драматургия земляка. История первой постановки вампиловской пьесы на берегах Ангары выглядит как приятная случайность: в руки одного молодого режиссера нечаянно попала комедия автора, о котором он даже не знал, что это местный драматург, и — закрутилось! Впрочем, постановщик спектакля, Владимир Симановский, позже сам рассказал о счастливом подарке своей судьбы[50]:
«Меня пригласили в драматический театр. И когда я там более-менее освоился, главный режиссер как-то вынул из стола пачку пьес и сказал:
— Посмотри.
Я взял почитать “Старшего сына”. Хотел вначале просто полистать, пробежать глазами. Я даже не обратил внимание, кто автор пьесы.
И вот начал читать. Одна сцена, другая… Стоп! Вернулся к началу. Опять перечитал. И опять вернулся. И затем уже медленно-медленно начал читать. Думал: “Надо же, как необычно!”
Пришел к главному режиссеру и говорю:
— Какая интересная пьеса! Давайте ее поставим.
А он отвечает:
— Попробуй. Пробей. Я не берусь. Если тебе разрешат, ставь.
— А автор — кто он, откуда?
— Да местный. Саша Вампилов. Учти: я ничего делать не буду. Пробивай сам.
Я пошел в областное управление культуры, к начальнику, и говорю:
— Вот тут есть интересный автор. Я — режиссер, хочу его поставить.
А он:
— Ну оставь мне эту пьесу, я почитаю.
Дня через два звоню. Он:
— Зайди!
Зашел. Он мне:
— Зачем ее ставить? Отец алкоголик, дети покидают его. Зачем все это ставить?
Я говорю:
— Я вижу в пьесе совсем другое.
— Что же?
— Эта пьеса — о доброте, о сердечности человека, который готов принять чужого за своего… — И убеждаю в этом духе.
Он:
— Не знаю, не знаю… Ну ладно. Я человек здесь новый. Рискнем. Ставь, но при условии: если выше не одобрят, то я тебе не разрешал!
Я говорю:
— Хорошо».
Молодой режиссер оказался человеком пробивным. С помощью дирекции театра были получены разрешительные документы (разумеется, потребовались месяцы). Вампилов писал летом 1969 года И. Граковой, работавшей над подготовкой комедии «Старший сын» к выпуску в издательстве «Искусство»:
«Иркутский театр ее принял, а Афанасьев (напомним: главный редактор Министерства культуры РСФСР. — А. Р.) пообещал им ее разрешить… Иркутяне даже уже получили местный Лит. Надеюсь, что эта жизнерадостная пьеса будет поставлена не далее чем в первой половине нового сезона».
И в самом деле, репетиции спектакля начались осенью. В. Симановский рассказывал:
«Позвали Сашу. Мы с ним познакомились поближе, и началась работа.
Это было неожиданно для него. Он сидел на читке за столом и говорил:
— Старик, зачем ты делаешь пояснения? Надо играть, как написано.
Ему казалось: вот текст, пусть артисты выучат его и идут играть. Говорю:
— Нет, Саша, не так…
— А как?
— Ты написал текст. Вложил в него свои представления о жизни, свои чувства. А актеры всего этого не пережили. Им надо идти “в обратную сторону”: от текста к тем чувствам, которые вызывает пьеса. Артисты попытаются окунуться в текст и уже обогащенные выйдут на сцену.
Он говорит:
— Ты прав.
Начались репетиции. Был такой момент, когда не шла ночная сцена с Сарафановым. Актер, игравший музыканта, говорил очень медленно. Я чувствую, что сцена не будет восприниматься, потому что ритм другой. Я артисту так и сяк, а он все равно медленно произносит текст. Наедине говорю Саше:
— Не знаю, что делать! Есть один способ…
— Какой?
— “Заговор”. Ты приходишь на репетицию, актер делает все как раньше. Я беру карандаш и вымарываю его текст на глазах у всех. Он возмутится: “Учил монолог, а его выбрасывают”. Ты как автор скажешь: “Я с режиссером согласен. Раз вы не делаете то, что требует режиссер, то…” Разыграли, как по нотам!
Были сцены, которые никак не получались. Я как-то вел репетицию и говорю:
— Саша, ты видишь, не клеится сцена. Мне кажется, в тексте — длинноты, давай я вымараю два куска.
Он:
— Не горячись.
А после репетиции берет текст и показывает:
— Вот смотри. Если это не сказать (показывает место в тексте), то вроде бы ничего не изменится, но как ты тогда придешь к этому (опять указывает на текст).
Я чувствую, что покраснел. И говорю:
— Ты прав. Извини!
А самый важный момент в нашем общении с Сашей был такой. Уже спектакль был на выходе, но я чувствовал: чего-то не хватает. Он:
— Старик, все хорошо.
А я:
— Нет, не то, не то!
После очередной репетиции идем по набережной Ангары, и я говорю:
