На кухне Лузгин, наливая в кружку воду из кувшина, в полный голос просчитал от одного до пяти, потом прервался попить, но мальчик Кирюша крикнул недовольно: «Считай, считай!» — и тут на поясе зажужжал и завозился мобильный телефон. «Шесть, семь, восемь, да!» — провозгласил Лузгин, поднося трубку к уху.
— Был у Харитонова, — сказал в трубке Ломакин. — Надо переговорить. Срочно.
— Я сейчас не могу…
— Срочно! Ты где?
Лузгин ответил. Помолчав мгновение, Ломакин сообщил, что прибудет минут через пятнадцать. Не слишком убедительную фразу по поводу чужого дома, где он не волен принимать решения, а тем паче незваных гостей, Лузгин договорил уже в гудки отбоя. Вот не пущу и точка, решил он, ведь даже дружескому хамству положены какие-то пределы.
— Ты посчитал? — спросил его Кирюша из-за шторы. Черт подери, сердито подумал Лузгин, в четыре с лишним года не могут пацана научить нормально играть в прятки… Он потоптался в центре комнаты, переваливаясь по-медвежьи на полусогнутых ногах, утробно зарычал; Кирюша выглянул из-за шторы, увидел его, раскоряченного, и засмеялся. Лузгин, шатаясь и рыча, принялся бродить по комнате, раскрыл дверцы посудного шкафа и даже слегка потряс его; стекло зазвенело, мальчик за шторой взвизгнул от страха и восторга. Лузгин приблизился к окну, сквозь штору нащупал круглую голову и тонкие плечи и заревел: «Ага, попался!». Мальчишка снова завизжал, вывернулся из рук и ткани и вдруг обхватил Лузгина за ногу, уткнулся в штанину и заплакал так горько и громко, что у Лузгина стиснуло сердце. «Что ты, родной, — виновато зашептал он, ладонями прижимая к себе и гладя вздрагивающую голову, — это же я, твой дядя Вова», — потом поднял мальчишку на руки и стал ходить с ним, бормоча, от окна к двери; Кирюша затих, изредка вздрагивал всем своим легоньким телом, обняв Лузгина за шею, и тут в прихожей заверещал домофон. Не выпуская мальчика из рук, Лузгин пошел открывать двери.
— Пацан что, спит? — спросил Ломакин. — Или болеет?
— Ты не ори, — сказал ему Лузгин. — Кирюша, это дядя Валя. Мы с ним поговорим на кухне, а ты беги в комнату, поиграй там, хорошо?
Мальчик потряс головой и еще крепче обхватил Лузгина за шею.
— О господи! — в сердцах проговорил Лузгин. — Ладно, пошли все вместе…
С мальчишкой на руках он уселся в комнате в углу дивана, кивнув Ломакину на соседнее кресло, все явственнее ощущая нелепость ситуации и злясь на Валькину бесцеремонность, липкие капризы мальчика Кирюши — пришел взрослый дядя к другому дяде, так дай же им поговорить, пацан; а еще больше — на себя самого, собственную вечную податливость, неумение и нежелание дать мало-мальский отпор.
— Харитонов меня послал.
— Харитонов? — переспросил Лузгин и тут же вспомнил: ну да, конечно, вице-президент «Сибнефтепрома», ответственный за внешние контракты, к нему Агамалов переадресовал лузгинскую просьбу насчет Ломакина. — Что значит послал?
— Открытым матом, — ответил Ломакин. — Сначала выслушал, а потом стал орать. Как он орал на меня!.. Короче, велено уматывать к чертовой матери и как можно быстрее, в противном случае они меня сдадут. Им все известно. Даже про Махита.
— Ага! — почти обрадованно выкрикнул Лузгин, и мальчишка вздрогнул у него в руках. — Вот видишь, сам же виноват! Какого… этого ты там стрельбу устроил? Теперь все, теперь, конечно, я их понимаю…
— Сказал, что есть бумага на меня, я в розыске. Ты, кстати, тоже.
— Я? — Лузгин вытаращенными глазами уставился на Ломакина. — А я-то здесь при чем?
— Понятия не имею. Но велено тебе передать, что и ты. Хотя херня все это. Махит сам в розыске. Когда мы смылись, там наряд приехал, этот псих пальбу открыл, потом ушел, не взяли его… Мента какого-то подранил, теперь его местные ищут…
— А нас? — с пугливым нетерпением, но как бы вскользь спросил Лузгин. — А нас кто ищет?
— Похоже, «голубые». Харитонов сказал, что есть запрос из канцелярии генерал-губернатора. Детали уточнять не захотел. Он так орал!.. Хреново дело…
— Не, нас не выдадут. — Лузгин отклеил мальчика Кирюшу и усадил его рядом с собой. — Какой им смысл нас выдавать? Хотели бы, так выдали давно, тот же Сорокин — он же в курсе.
— При чем здесь выдадут, не выдадут? — Ломакин небрежно помахал рукой. — Это херня, это не главное…
— Вот и я говорю! Меня не тронут, а тебе надо сматываться. Отлежишься, потом рванешь в Венгрию. Семья у тебя еще там, в Венгрии, ты с ними на связь выходил?
— Э, брат, постой, — нехорошо прищурился Ломакин. — Ты, брат, не понял. Дело не закрыто. Я без своих денег никуда отсюда не поеду.
— Так Харитонов же…
— А мне насрать, что Харитонов.
— Ты, Валентин, язык при пацане попридержи. — Лузгин поставил мальчишку на пол и ласково шепнул ему на ухо: «Беги к себе в комнату, ладно?». Кирюша замотал головой и снова схватил его за ногу. «Давай, парень, топай отсюда», — без выражения проговорил Ломакин, и мальчишка послушно нырнул в коридор, разбрасывая на бегу локти и колени.
— Где здесь курят? — спросил Ломакин.
— Да нигде, — сказал Лузгин.
Когда задымили на лоджии, Ломакин потребовал отчета: все ли переданные ему документы Лузгин изучил и насколько готов к работе. Лузгин, в свою очередь, спросил: как же все-таки получилось, что такая солидная фирма напрямую связалась с бандитами? А выбора не было, ответил Ломакин. Когда в конце восьмидесятых нефтяным «конторам» разрешили приторговывать долей объемов нефтедобычи, в основном по бартеру, натуральным обменом, в город хлынул поток ширпотреба: машины, холодильники, одежда, видаки и телевизоры… Часть потока распределялась по спискам и талонам, но немалое количество ушло в открытую продажу через различные кооперативные лавки и лавочки. А кто в те времена владел всем этим? — спросил Ломакин. Ну, ясно кто, сказал Лузгин. А Боренька Пацаев, романтик и авантюрист, эти связи и налаживал. И денежки первые в портфеле приносил. Большие денежки? Да нет, еще не очень, а вот когда на смену бартеру пришла валюта, — настоящая, живая, в немыслимых вчера еще объемах, тут снова понадобился Боренька и его друзья-спортсмены, чтобы через них уже выйти на людей серьезных и без особых комплексов. Чеченцы, да? Ну почему, там не только чеченцы работали, там сразу столько наросло… Помнишь период со спецэкспортерами? Напрямую нефтью торговать не разрешали, только через них. А разница в ценах на внутреннем рынке и внешнем была ты сам знаешь какая. Вот на этой разнице умные люди и делали денежки. Но ведь надо было еще к экспортной «трубе» доступ получить. Виза в министерстве — доллар с тонны, а то и два. Сто тысяч тонн — сто тысяч баксов минимум, изволь доставить в дипломате. Позже, когда счет пошел на миллионы, возить наличкой такие кучи денег стало неразумно и опасно: за курьерами охотились и спецслужбы, и бандиты, да и хранить мешки с «капустой» — дело хлопотное. И как отмыть, как легализовать? Предстояло наладить каналы вывоза валюты за границу, процесс отстирывания, размещения счетов… И ты полагаешь, что твой старик стал бы всем этим заниматься? Лично прилетел бы в Канаду подписывать контракт на поставки оборудования и прямо в лоб заявил канадским джентльменам, что из двухсот миллионов долларов, положенных «Сибнефтепрому» за прокачанную нефть, на оплату контракта приходится только сто пятьдесят, а скромный остаток хорошо бы перевести на Багамы? Чтобы такие вещи проворачивать, нужны особенные люди, умеющие это делать, и лучше сбоку, не внутри системы, чтоб было меньше подозрений. И там, в Канаде, к достопочтенным джентльменам следовало тоже зайти сбоку, через посредников, чтобы не бросить тень и соблюсти приличия. В качестве посредников обычно задействовали наших бывших соотечественников. Евреев? Ну, и евреев тоже, хотя не обязательно, в Канаде в основном через хохлов работали, у них там лобби — мощное, полтора века хлопцы себе позиции столбили, теперь сидят крепко, попробуй тронь… Вот так вот, Вова, а ты спрашиваешь…
