подняв брови. Не притворялся — правда не понимал.
— Да с нашим Ником из поселения, который приехал цветок на товары менять! — не вытерпел Флоренц, сорвался на крик. — Цветок тот у тебя в доме стоит, и что ты Ника мучил, я знаю!
Брат заметно побледнел, поднялся на ноги. И хотя глядел теперь сверху вниз, а всё-таки мальчишка чувствовал, что из них двоих он сейчас сильнее.
— Откуда ты знаешь? Если Кори что-то сказал, то он солгал…
— Да это ты сам заврался! Думаешь, не понимаю я? Ты ж говорил мне всегда: не обманывай, Фло, с чистой душой жить приятнее. А твоя душа теперь небось грязнее твоего дома!
— Жив он, должно быть, — тихо ответил Эрих — так тихо, что слова пришлось чуть ли не по губам читать. — На моих руках его крови нет.
— Что значит «должно быть»? Где вы его заперли? Где?
— Ты сейчас о нём не беспокойся. Знаешь, он даже не заперт. Я тебе потом расскажу, Фло.
— Нет уж, ты мне сейчас расскажи. У тебя всё «потом» да «потом», пока не станет слишком поздно!
— Он на Свалке. Легче тебе теперь?
Флоренц помедлил. Припомнил то немногое, что слышал от Кори, и ужаснулся. Набросился на брата с кулаками:
— Как ты мог!
— Да нет ничего страшного! — зашипел Эрих, перехватывая его руки. — Этому болвану только и надо было сказать, где видел чужаков, и мы бы его отпустили. А он упёрся. Сам виноват!
— Отпустили бы, да, как наших на корабле?
— Ты откуда о корабле знаешь? — изменился в лице брат. — Кто сказал?
— Да тут уже любого, кажется, спроси, и о тебе слова доброго не скажут, — с горечью ответил мальчишка. — Такого наворотил ты, Эрих… И чего ради, тёплое место в городе дороже всего стало? Дороже чести, дороже правды?
Он шмыгнул носом.
— Мы немедленно должны вытащить Ника! Давай, идём!
— Угомонись ты! — хмуро ответил брат. — Не вытащить его сейчас. Я туда попасть не смогу, ясно тебе?
— Как это — не сможешь? Ты ж на лодочке летаешь туда-сюда, что, трудно подлететь?
— Сейчас — трудно. И нашёл о ком беспокоиться. Еда, вода — у него там всё есть, не бедствует.
Со стороны дороги донеслось покашливание.
— Ох вы и орёте. Вас, должно быть, и на площади слышно.
Это вернулся Джозеф, свернул к дому. Вёдра нёс осторожно и тяжело — значит, полные. Мальчишка услышал, как отворилась дверь.
— Заноси, — скомандовал старший из чужаков.
Как увидал, интересно? Или сидел на крыльце и слышал всё? Флоренцу стало неловко.
— О, получилось набрать? — донеслось из дома.
— Ну. Нормальный мужик там работает, мы потолковали немного, новостями обменялись. Точнее, я ему новости, он мне воду. А ты, растяпа…
Дверь скрипнула, закрываясь, отрезала остальное.
— Не наговорились ещё? — спросил Конрад, выглянув из-за угла. — Давайте в дом, будем думать, что делать дальше.
Глава 27. Кори. Призраки прошлого
Когда она увидела Леону, всё остальное будто пропало.
Исчез город, растаяли стены домов. Людские голоса слились в невнятный шум, зазвучали издалека. Кори нужно было вперёд, туда, где стоит торжествующе её подружка, не понимая, что стала жертвой чужой алчности и жестоких стремлений.
Город, как зверь, ластился к подножию статуи. Но если что пойдёт не так, он бросится и разорвёт Леону первую. Только бы она не спускалась. Только бы удалось подать ей знак, приманить, забрать отсюда.
Кто-то там, на помосте, заговаривал городу зубы. Работая локтями, Кори пробиралась сквозь толпу. Люди будто и не чувствовали тычков, так поглотила их речь человека в белой маске.
Он обманул их с лёгкостью, потому что господин Второй не выступал перед народом. Его видели часто, а слышали редко. Но Кори знала, чей звучит голос. Сейчас под белой личиной скрывался Рафаэль. Он расстарался, добыл её где-то, фарфоровую, настоящую, одну из тех, что носил господин Второй — только не ту, с улыбкой, предназначенную для площади, а бесстрастную, рабочую. Должно быть, Рафаэль не знал, что есть разница. И люди пока не обращали внимания.
Госпожа Золотая Маска стояла рядом, неподвижнее статуи Хранительницы, и может, не падала лишь потому, что ей помогали стоять. Крепкие руки подхватили под локти, крепкие плечи сдвинулись ширмой, и вряд ли кто заметил, как под их прикрытием с помоста исчезла фигура в серебряной маске. Смотрели на Леону.
Когда Кори подобралась ближе, людей в капюшонах на помосте вновь было трое. Но она и чашки воды не поставила бы теперь на то, что за серебряной маской — господин Третий.
Знакомые лица мелькали у подножия. Бегун. Тед, паренёк со стальной рукой, где в каждом пальце лезвия. Август — этому перешибло ноги, и Кори помнила ещё, как он выл, уползая от мастера, брошенный на пол. Как цеплялся за свои бесполезные ноги, вывернутые и тонкие, неспособные больше сделать и шага. Умолял оставить его таким.
После его долго держали на привязи, пока не смирился. И ничего, понял. Вот, стоит теперь на своих новых ногах и больше не хочет умереть.
Кори глядела с ненавистью вперёд и думала, что может убить Рафаэля. Может, но нельзя. Он начал что-то опасное, и только он знает, как управлять этим. Как будто ведёт лодочку между скал, чутко ловя потоки ветров, но исчезнут руки со штурвала — и судёнышко бросит о камни, и горе всем на борту.
И ведь ещё проклятые капли.
Кори худо-бедно могла обходиться без них, но если потревожить руку, боль сводила с ума. А Леону боль убила бы, и никто, кроме Рафаэля, не знал рецепта. Даже в записях старика этого не оказалось. И крылья — лишь один мастер мог их убрать, других Кори не знала. Нет, Рафаэля нельзя убивать.
Но как принудить его сделать то, что нужно? Вопрос доводил до отчаяния, а ответа пока не было.
И тут Кори заметила Гундольфа. Не в толпе, а отчего-то у помоста. Она нахмурилась, не понимая.
— Этот Зелёный день не похож на прежние, — сказала народу госпожа Золотая маска, и ей пришлось повторить дважды, голос подвёл. — Раздолье ждут перемены к лучшему. А сейчас давайте веселиться. Музыку, я прошу!
На широком балконе дворца возникло движение. Музыканты бросили глазеть на Леону и вернулись на места, подобрали инструменты, брошенные как попало. И мелодия полилась, сперва отрывистая и неровная, но крепнущая с каждым мгновением.
Толпа загалдела — людям было не до танцев.
Рафаэль подал знак музыкантам, остановил игру.
— Люди Раздолья! — разнёсся его голос от края до края площади. — Пока что всё останется
