насадив на нос очки в металлической оправе, что-то вязала. Тихо, безмятежно позвякивали спицы. На скрип двери она подняла голову и взглянула на Арсена поверх очков.
— Никак обратно ты? — проговорила она, вопреки ожиданию Арсена, не сердито, а скорее сочувственно.
— Ну как там моя жена… Елена? — спросил он, кивнув на дверь родильного отделения.
Санитарка и регистраторша переглянулись между собой.
— Да как тебе сказать, милок… — начала было санитарка.
Ее перебила регистраторша:
— Да вы садитесь, отдохните, чего стоять. Вон стул.
— Ну говорите же… — прохрипел Арсен с мольбой, обессиленно опускаясь на стул. — Что с ней?
— Да не волнуйтесь. Ничего страшного. Роды оказались сложными… Ну, в общем, ей сейчас делают операцию… — сказала регистраторша.
— Какую… операцию?..
— Ну, сечение… кесарево… Вы не беспокойтесь, у нас очень опытный хирург. Все будет хорошо, честное слово! Да и сама операция нисколько не опасная.
— Ага… да, понятно… Давно начали?
— Да уже, наверное, кончили или кончают. Тетя Зина, узнайте, пожалуйста, как там.
— Я мигом. — Санитарка встала и, положив рукоделие на регистрационный стол, засеменила к двери.
Арсен достал сигарету, но регистраторша не дала ему закурить.
— Здесь нельзя. Пожалуйста, выйдите на крылечко и там курите.
— Ага, извините. — Арсен сунул сигарету в карман и посмотрел на дверь.
Прошла целая вечность, пока она вновь отворилась. Вошла санитарка и прямо с порога радостно сообщила:
— Все обошлось, слава Богу!
— Ну что? — спросила регистраторша.
— И сама живая, и дитё! Мальчик у тебя! Сын! Поздравляю!
— А операцию уже закончили? — снова спросила регистраторша.
— Уже! Осталось только зашить рану.
Зашить рану… Зашить рану… Все, что происходило до этой минуты, казалось Арсену чем-то невероятным, как во сне, когда знаешь — стоит только проснуться, все станет на свое место. Но два беспощадных слова в одно мгновение развеяли этот сон и вернули Арсена в действительность. И он с ослепительной отчетливостью увидел перед глазами страшный багровый шрам на нежной, как у младенца, белой коже до боли в висках родного ему тела.
Истерзанного, измученного тела его Елены…
В этот день работать он не смог, отпросился и пошел домой. Но и дома оставаться был не в силах. Как вода деревянную пробку, маленькая, наполненная пустотой комната без Елены вытаскивала его прочь. Он встал и пошел к Зейналовым. Вагифа дома не оказалось, но Мехрибан-ханум почти силком втащила его в комнату и принялась расспрашивать о Елене. И пока он, от волнения через силу выдавливая из себя слова, рассказывал, на столе появились тарелки с едой и знакомый глиняный кувшин с вином.
— Слава Аллаху, что все хорошо кончилось, — сказала женщина, дослушав его рассказ. — Дальше все пойдет совсем хорошо. Но тебе надо кушать, сил собирать. Вот, возьми говурму, огурцы свежие…
— Спасибо, Мехрибан-ханум, я ем.
— Э, нет, ты не так кушаешь, я тебя знаю! Надо уметь хорошо кушать, по-мужски! Вот, выпей вина, вино аппетит откроет.
Арсен выпил чайный стакан вина, потыкал вилкой в кусок холодной баранины.
Немного погодя он сказал:
— Мехрибан-ханум, я к вам по делу.
— Скажи свое дело, не стесняйся. Я не чужая.
— Честно говоря, все произошло так неожиданно, что я совсем растерялся. У нас ведь ничего не готово — ни для Елены, ни для ребенка. Может, вы посоветуете, что надо купить, и всякое такое, в общем.
— Ничего, Арсен джан, — успокоила его Мехрибан-ханум, — время есть еще, все сделаем, что нужно, — и купим, и сошьем! Мы же не чужие люди, свои…
Вечером Арсен снял с книжки все свои сбережения и опять пришел к Зейналовым. На этот раз Вагиф был дома. Арсен положил на стол все деньги.
— Вот здесь, Мехрибан-ханум, восемьсот рублей, все, что у нас есть. Возьмите и сами купите все, что надо. А что — вам лучше знать. Этого хватит?
Мехрибан-ханум заметно смутилась, покраснела даже. Доверие Арсена ее растрогало. Потом взглянула на мужа и засмеялась.
— Арсен джан, дорогой, сразу видно, что ты совсем молодой, опыта не имеешь. За эти деньги на весь родильный дом можно накупить! — Она отделила от пачки две зеленые полусотенки. — Этого пока хватит. Остальные положи в карман, они тебе еще пригодятся.
Арсен все-таки отодвинул деньги, сказав, что в сберкассу уже не вернет, пусть эти деньги хранятся у них. На карманные расходы у него есть, а больше ему и не надо, к тому же он скоро получит зарплату.
— Родителям написал насчет рождения внука? — спросил Вагиф, когда его жена, спрятав куда-то сверток с деньгами, стала накрывать к ужину.
— Родителям? Нет, Вагиф, не написал. Знал бы, что очень обрадую, написал бы.
— М-да… — задумчиво протянул Вагиф. — Тебе, конечно, виднее, Арсен джан, я совсем не хочу вмешиваться в твои семейные дела. Но все же так считаю: в этом мире никто и ничто не может быть лучше, чем родители, лучше родителей могут быть только родители, пока они живы. Да благословит Аллах твоих родителей на долгую и здоровую жизнь! Мы все дети, клянусь, честное слово, и поэтому нельзя на них смотреть искоса — это великий грех, они все равно выше стоят к Господу, чем ты. Ты молодой еще, не понимаешь, не обижайся на Вагифа, но я скажу, что я обожал своих родителей и обожаю память о них! Потому что пока они живы, мы — дети, Арсен джан, родители — это святое! Как будешь вести себя со своими родителями — уважать, почитать, беречь, помогать во всем, никогда не показывать свою гордыню, так и твои дети будут относиться к тебе — любить, уважать, почитать, беречь, помогать во всем и не показывать гордыню.
— Да, конечно, — кивнул Арсен. — Родители есть родители. Я тоже уже родитель, но, не знаю почему, этого пока не чувствую. Даже ребенка не воспринимаю, не чувствую.
— Э, не говори так, дорогой, — заулыбался Вагиф во весь рот. — Вот когда один раз возьмешь его на руки, узнаешь эту сладкую тяжесть, понюхаешь запах его маленького тельца, когда он своими маленькими теплыми ручонками один раз схватит тебя за нос, мокрыми губами присосется к твоей щеке — вот тогда сразу почувствуешь! Клянусь солнцем над нашей головой, это я по себе знаю. Когда моя дочка Севиль родилась, я тоже сперва сказал: черт с ней, лишь бы моя Мехрибан живая осталась. А потом, когда в первый раз взял ее на руки… Э, да что там говорить! Поверишь ли, Арсен джан, в тот день мне как будто солнце подарили и в доме в сто раз светлее стало. Клянусь, честное слово, не вру!
— Родителям, конечно, напишем, — сказал Арсен. — Но на сегодняшний день вы самые близкие
