меня не угнетает сознание того, что я люблю тебя, но у меня есть и эта жизнь, которую я не могу потерять.
– Никто не просит тебя терять ту жизнь. Отступи, пожалуйста…
– Чудовищный «несчастный случай» с Эмили, сердечный приступ Шарля… они оба говорят мне: я слишком далеко отступила от всего.
– Не принимай опрометчивых решений. Подожди, пока весь ужас уляжется…
– Рассудительный адвокат. Ты не понимаешь, для меня это должно закончиться. Больше никакой разделенной верности, никакого разделенного сердца.
– Все, о чем я прошу, это…
– Я знаю, о чем ты просишь. И я говорю тебе нет. Нас больше нет. Ты можешь не согласиться с моей логикой, но тебе придется принять ее. Потому что все так, как оно есть. А теперь ты должен уйти.
Почему я всегда носил в себе печальное предчувствие: однажды все закончится именно так? Неужели в этом была наша история – в сознании того, что она правильная, потому что неполная? И, поскольку неполная, не могла быть до конца правильной. Но что является правильным и что является полным, когда речь идет о хаосе в человеческом сердце? У меня не было ответов на эти вопросы. Точно так же я не мог противостоять гневу Изабель в тот вечер. Для нее решение было принято; манихейский выбор сделан ради ее собственной нынешней стабильности. Стал ли для нее суровый приговор нашим отношениям способом смягчить вину, которую она испытывала в тот момент? Я это чувствовал, но не мог бросить ей это в лицо, чтобы не напрашиваться на еще более глубокий и болезненный разрыв. Одно я знал наверняка об Изабель: любые попытки сказать ей, о чем, по вашему мнению, она думает, встретят яростный отпор с ее стороны, не говоря уже о заметном недовольстве тем, что кто-то читает ее мысли.
Поэтому я встал. Потушил сигарету. Подошел, чтобы поцеловать ее на прощание. Она приняла прикосновения моих губ к ее щекам. Давая мне понять: между нами все кончено. Я ушел. Но прежде сказал:
– Дверь всегда открыта.
Тишина.
Еще одна попытка.
– Моя любовь к тебе не исчезнет.
Теперь она крутанулась на стуле, поворачиваясь ко мне спиной. Говорить больше не о чем.
Так оно и оставалось на долгие годы.
***
Плохие новости как грязная приливная волна. Накатывает, но, уходя обратно в море, оставляет за собой ошметки водорослей и всякой дряни. Так, постепенно все больше липкого ила откладывается на берегах.
Я держал этот разрыв в себе. Пока снова не приехал с родительским визитом в Нью-Йорк и Итан не спросил меня, когда он снова увидит Изабель. Тогда я и объяснил, что Эмили заболела, и мы с Изабель решили пока расстаться, и скорее всего больше никогда не будем вместе. Итан широко распахнул глаза.
– Я больше никогда ее не увижу?
– Не знаю.
– Вы с мамой расстались. А теперь и с Изабель.
Я хотел объяснить, что не моя вина в этом расставании. Но мне не хотелось выглядеть оправдывающимся. Или сваливать всю вину на нее. Если в отношениях нет насилия или вопиющего психологического давления, в разрыве никогда не бывает виноватой только одна сторона. Да и предательская случайность может сбить пару с курса.
Спустя несколько месяцев после того, как Изабель объявила мне о том, что между нами все кончено, и действительно исчезла из города, в моей парижской квартире раздался очень поздний телефонный звонок. Звонила Джессика, в девять вечера по нью-йоркскому времени. Итан написал ей часом ранее, умоляя приехать к нему как можно скорее. Он нашел свою мать лежащей на полу, лицом вниз, в луже собственной рвоты, а рядом валялась бутылка водки. Как выяснилось, она снова начала пить с тех пор, как Итан стал сам приходить домой из школы. Ему уже было пятнадцать, он учился в Далтоне в Верхнем Ист-Сайде и каждый день ездил на метро в школу и обратно. В тот день после уроков друг пригласил его к себе в квартиру, и мать одноклассника позаботилась о том, чтобы отправить Итана домой около восьми вечера на заранее оплаченном такси. Тогда-то он и обнаружил Ребекку в таком состоянии. Мальчик смышленый, он побежал вниз и нашел консьержа, и тот уже позвонил в службу 911, а также (по настоянию Итана) Джессике. «Скорая помощь» прибыла раньше его наставницы. Ребекку отвезли в больницу Бельвью, где ей сделали промывание желудка и перевели в психиатрическое отделение для дальнейшего наблюдения. Джессика согласилась остаться с Итаном на ту ночь. Следующим утром я уже летел в Нью-Йорк. Итан был очень травмирован инцидентом с его матерью.
– Не заставляй меня снова жить с ней, – взмолился он.
По словам врачей в Бельвью, у Ребекки начинался цирроз печени. О смертельной угрозе речи пока не было; повреждения, хотя и тревожные, еще не достигли необратимой стадии. Но все говорило о том, что Ребекка уже довольно давно злоупотребляет алкоголем. Тут же подключились социальные службы. Ребекку сочли опасной для нее самой и, главное, для ее сына. Я вмешался в дело и заверил всех, что Итан отныне будет жить со мной. Я встретился с управляющим партнером нашей фирмы и объяснил ситуацию. Надо отдать должное Ребекке, она проявила благоразумие и попросила меня о встрече. Я договорился о свидании в специально оборудованной комнате для посетителей в психиатрическом отделении больницы. Охранник неотлучно находился с нами в течение всего тридцатиминутного разговора.
– Это необходимо? – спросил я, когда он появился в комнате, прежде чем привезли Ребекку. Парень – коренастый латиноамериканец с характерным куинсовским140 акцентом, ответил:
– Если вы имеете в виду, должен ли я быть здесь, пока вы встречаетесь с одним из наших пациентов?..
– Со своей бывшей женой.
– Она все равно одна из наших пациенток. И да, я должен здесь находиться. Не переживайте, все, что вы ей скажете, – ваше личное дело, и я никому не передам эту информацию. Но вы не можете оставаться с ней наедине – на случай, если она поведет себя неподобающе. Таковы правила.
Ребекка появилась через несколько минут в сопровождении очень крупной, внушительного вида медсестры, которая крепко держала ее за предплечье. Женщина кивнула охраннику и передала Ребекку на его попечение. Моя бывшая жена была одета в желтый комбинезон – насколько я себе представлял, такие носят заключенные в городских тюрьмах.
– У вас тридцать минут, сэр, – сообщила мне медсестра, после того как похлопывающими движениями обыскала Ребекку и убедилась в отсутствии у той чего-либо запрещенного.
– Они думают, что я прячу пушку, – сказала мне Ребекка. Я улыбнулся: у моей бывшей жены все
