еще случались вспышки остроумия, что мне когда-то так нравилось в ней.
– Такие шутки здесь не работают, мэм, – сказал охранник, указывая ей на металлический стул напротив моего.
– Я так понимаю, он будет здесь все время, – объяснил я ей. – Но он ничего не записывает. Как у тебя дела?
– О, ты же знаешь: лучше не бывает.
– Мне очень жаль.
– Почему? Я здесь, черт возьми. Считай, что вручила тебе самую большую дубину, какой можно окончательно добить меня.
– Я не собираюсь этого делать.
– Но ты планируешь забрать у меня Итана.
– Я этого не говорил.
– После того, что я натворила, мне ли не знать, какое решение примет любой суд.
– Никто не намерен подавать на тебя в суд. Врачи говорят, что твоей печени угрожает цирроз.
– Мне тоже так сказали. И да, я посещаю собрания анонимных алкоголиков здесь, в больнице.
– Удобно.
– Такой цинизм.
– Ирония.
– Я знаю, что нахожусь в заведомо проигрышном положении. Теперь у тебя на руках все карты.
– Мы просто хотим сделать то, что лучше для Итана. Я поговорил со своими партнерами в фирме. Я могу вернуться в Нью-Йорк. В течение месяца. Сегодня утром мы разговаривали с Джессикой. Она может что-нибудь придумать со своим мужем, пусть они переедут в твою квартиру на несколько недель, пока я не вернусь.
Молчание. Она потянулась к пластиковому кувшину с водой на столе и налила в бумажный стаканчик тепловатую жидкость, осушив его одним глотком.
– Вчера социальный работник провел со мной час, рассказывал об этой программе поселения на севере штата, недалеко от Олбани. Шесть месяцев сушки, терапии и простой коммунальной жизни. Это стоит прилично… но тех денег, что я получаю от тебя каждый месяц, мне вполне хватит, чтобы оплатить участие в программе. Что я и хочу сделать. А ты мог бы забрать мою квартиру. Выкупить у меня. Заселяйся. Сделай так, чтобы у Итана не было стресса от переезда на новое место в середине учебного года. К тому времени, как я закончу свои шесть месяцев реабилитации, наступит лето, и мы сможем обсудить, что делать дальше. Где я буду жить потом.
– Замечательное предложение.
– Практическое. И лучшее на данный момент для Итана, ты согласен?
– Целиком и полностью, – сказал я.
В течение четырех недель я подыскал себе замену, нового управляющего французским офисом. К ее чести, Ребекка попросила о встрече с Итаном под присмотром Джессики и принесла извинения за тот ужасный срыв, когда напилась почти до комы. До моего приезда она убрала из спальни все свои вещи и сдала их на хранение.
И вот так я прощался с Парижем.
Я приехал в Нью-Йорк в конце весны. За десять дней до отъезда я отправил Изабель электронное письмо, в котором сообщил, что возвращаюсь в Нью-Йорк, и объяснил причины. Я поинтересовался здоровьем Эмили и Шарля и добавил, что, если спустя месяцы после нашего разрыва она готова снова увидеть меня (тем более что я покидаю город), мне бы очень этого хотелось… если, конечно, она будет в Париже.
Через четыре дня я получил такой ответ:
Дорогой Сэмюэль,
ты замечательный отец, как хорошо, что ты возвращаешься в Нью-Йорк и спасаешь Итана из очень плохой ситуации. Эмили делает успехи. Шарль стабилен. Я не смогу увидеться с тобой до твоего отъезда.
Je t’embrasse.
Изабель
Я не настаивал. Собрал свою сумку. Полетел через Атлантику. Переехал к Итану. Продолжил работу в нью-йоркской фирме. Я вел кучу новых дел. Если не считать электронного письма, в котором она спрашивала, не затронули ли непосредственно нас невыразимо ужасные события 11 сентября 2001 года (Итан был в школе, а я направлялся на встречу в центре города, когда самолеты врезались в башни и мир вздрогнул), Изабель ничем не напоминала о себе. Я ответил ей по электронной почте довольно длинным описанием безумия того поистине рокового дня; рассказал, что потерял двух юристов, которые находились на встрече во второй башне; и как в течение нескольких месяцев после трагедии мой сын просыпался по ночам в слезах, спрашивал меня, не врежутся ли самолеты в наш дом или в здание, где я работал. Ответ Изабель на одной из ее белых карточек был вежливым, но обезличенным:
Как ужасно. Я мысленно со всеми вами. Держитесь…
Я понял намек. Я погрузился в работу. Я был рядом с Итаном. У него появилось много друзей. Он уверенно рассекал по Манхэттену. Сосредоточился на учебе и дал мне понять, что планирует поступать в обычный колледж. Его оценки в школе позволяли стремиться довольно высоко. Желание Итана преодолеть инвалидность не переставало восхищать меня – хотя, если я когда-нибудь упоминал о том, каким смелым и отчаянным нахожу его, он реагировал в типично подростковой манере: «Прекрати нахваливать, папа».
Время, время, время. Оно неумолимо. Я не чурался отношений с женщинами. Правда, старательно избегал дамочек в возрасте от тридцати до сорока, которые отчаянно хотели ребенка. Мне казалось, что я влюблен в психоаналитика по имени Натали, пока из нее не поперли всякие навязчивые состояния и неврозы, и их стало трудно выносить. Особенно ее потребность подробно описывать свою сексуальную жизнь со многими мужчинами, которые были у нее до встречи со мной. Однажды я все-таки не выдержал и высказался по поводу ее откровений о романе с семидесятилетним коллегой-психиатром, при том, что ей было всего сорок. Она с придыханием рассказывала, что у этого парня было самое крепкое тело, какое только можно вообразить, и «в постели он был просто диким зверем».
– Разве ты не знаешь, как отталкивают эти истории? – возмутился я.
– Почему… потому что ты ревнуешь?
– Потому что ты говоришь как девочка-подросток, которая наконец-то переспала с отцом.
В журнале New York Magazine работала умная женщина-репортер, с которой я встречался около трех месяцев… пока она не призналась мне, что не может справиться с глухотой Итана. «Я всегда буду чувствовать себя неуютно рядом с ним, и это будет служить постоянным напоминанием о том, что мне самой уже поздно мечтать о детях». В Колумбийском университете преподавала замечательная француженка, которой очень нравились моя двуязычность, моя квартира в Гринвич-Виллидж, наши поздние посиделки в The Vanguard и полное взаимопонимание в постели, но через несколько недель она сказала, что ее бывший во Франции снова попросился в ее жизнь… «И я знаю, что этот человек предназначен мне судьбой». Потом была немка Джулианна, юрист из ООН, – высокая, элегантная, гиперкосмополитичная и очень теплая с Итаном… Пока она не начала проявлять
