Кеши. Я не говорю, что была очарована тем, как он составил свой список, вот только… Я однозначно совершенно очарована.
— Что именно произошло между тобой и Кешей? — спрашиваю я, и Рейнджер замолкает, поднимая голову от кекса, чтобы посмотреть на меня.
— Мы трахнулись на вечеринке в Эверли в прошлом году. Секс был… а, похер. Мне не хотелось ещё одного раунда. — Он возвращается к кексу, превращая его в лепесток лилии с помадной лягушкой.
— Она была твоей первой? — я спрашиваю, потому что, очевидно, мне трудно контролировать себя рядом с Рейнджером Вудраффом. На этот раз он не поднимает глаз, просто продолжает заниматься делом, на заднем плане тихо играет металл. Звук приглушён настолько, что я только сейчас заметила музыку, но довольно забавно видеть этого парня с волосами и синими прядями в армейских ботинках, слушающего металл, одетого в клетчатый фартук, голышом пекущего кексы с лягушками. Я даже не знаю, что сказать.
— Нет, второй. — Он переключается на новый кекс. — На втором курсе у меня была другая девушка, с которой я время от времени встречался.
— Ты встречался? — спрашиваю я, откусывая кусочек печенья и стараясь не застонать от удовольствия.
— Я не встречаюсь, — повторяет Рейнджер, и я издаю раздражённый звук, спрыгивая со стойки.
— Почему нет? — я подхожу, чтобы встать рядом с ним, и замечаю, как напрягаются твёрдые мышцы на его руках и плечах. — Из-за Дженики?
— В основном. Я потерял девушку, которую любил больше всего на свете. Конечно, я был ребёнком, но не собираюсь снова проходить через это дерьмо. — Я стою там, вдыхая запах сахара и масла, смешанный с лёгкой присыпкой из муки, которая щекочет мне ноздри. То, что он говорит, имеет смысл, но в то же время немного грустно. — Она тоже любила печь, так же сильно, как наши бабушка с дедушкой. Дженика была единственным человеком, который уделял питанию столько же внимания, сколько и они. Я должен продолжать традицию.
Я киваю, а затем слегка шмыгаю носом, прикусывая нижнюю губу.
Рейнджер останавливается и смотрит на меня тёмными сапфировыми глазами.
— Что?
— Как ты думаешь… — я начинаю, а потом выдыхаю. — Может быть, я тоже могла бы печь голышом?
Он просто свирепо смотрит на меня.
— Ты, блядь, серьёзно? Нет. Тебе даже не следует здесь находиться, иди поплавай в бассейне или займись ещё чем-нибудь. Ты можешь одолжить мои плавки и футболку.
— Почему нет? Что плохого в том, что мы будем печь голышом вместе?
— Потому что ты девушка моих друзей, вот что, — рычит он на меня, проходя мимо, чтобы взять ещё один пирог из второй духовки. Эта кухня промышленного класса. Каким бы уродливым я ни находила этот стерильный дом, Рейнджер превратил эту комнату в нечто волшебное.
— И что? — повторяю я, останавливаясь между островком и стойкой, наклоняясь, чтобы снять рубашку. Я бросаю её на пол и вызывающе смотрю на него, на мне нет ничего, кроме розового лифчика с оборками. — Принеси мне фартук, или ты увидишь гораздо больше Чака Карсона, чем рассчитывал.
— Господи Иисусе, — рычит Рейнджер, хватая белый фартук с розовыми сердечками и швыряя его в меня. — Ты такая чертовски упрямая, что это сводит меня с ума. Неудивительно, что мы все возненавидели тебя с первого дня.
— А ты так часто произносишь слово Иисус, что тебе, должно быть, нравится молиться, да? Я уже начала думать, что он персонаж твоего романа. — Я показываю язык, и Рейнджер закатывает глаза. Он отворачивается, когда я сбрасываю одежду и натягиваю фартук, сердце бешено колотится. — Это так антисанитарно, — бормочу я, пытаясь завязать пояс на спине. Не получается. В конце концов мои пальцы соскальзывают, и я чуть не выпрыгиваю из собственной кожи, когда слышу позади себя хриплый вздох.
— Ты совершенно беспомощна. — Рейнджер рывком притягивает меня к себе, я прижимаюсь спиной к нему спереди, и начинает завязывать пояс и горловину моего нового наряда. От меня не ускользает, что он буквально в нескольких дюймах от моей голой задницы. — Ты ведь помнишь, как приготовить глазурь из сливочного крема?
— Да. — Это единственное слово вылетает из меня едва слышно.
— Хорошо. Держи. — Рейнджер с грохотом ставит миску на столешницу, когда я поворачиваюсь, а затем уносится выполнять одно из миллиона других дел, оставшихся на кухне. Какое-то время мы просто готовим вместе в тишине, ветер треплет наши волосы, гитарные риффы служат фоном для стука деревянных ложек о керамические миски.
Однако в воздухе витает напряжение, которое, кажется, всё нарастает и нарастает. Мне становится почти физически плохо, но я не могу понять, в чём дело, пока не отступаю назад и случайно не натыкаюсь на Рейнджера. Он роняет поднос с печеньем, когда мои голые ягодицы приятно прижимаются к его обнаженному боку.
— Мне жаль… — начинаю я, но не успеваю продвинуться дальше, как он разворачивает меня, положив руки мне на плечи, и прижимает спиной к стойке. Он подходит ближе, на самом деле слишком близко, его руки по обе стороны от меня, пальцы сжимают край столешницы. Его глаза закрыты, и он выглядит так, словно ему трудно физически контролировать себя.
— Тебя, блядь, слишком много, — рычит он, и этот звук, кажется, задевает какую-то первобытную часть меня внизу живота. Моё сердце бешено колотится, и мне трудно отдышаться. Рейнджер поднимает голову, его голубые глаза сверкают, и он наклоняется ко мне. — Я бы трахнул тебя прямо сейчас на этой стойке, если бы ты не была с ними, клянусь, блять, богом.
— Я бы позволила тебе, — шепчу я в ответ, дрожа так сильно, что у меня стучат зубы. Но мне не холодно. О, мне определённо не холодно. Вместо этого я чувствую, что сгораю изнутри, оборки моего бело-розового фартука в виде сердечка едва касаются его бело-голубой ткани. — Пожалуйста, отойди от меня, пока я не сделала чего-нибудь, о чём пожалею.
Рейнджер пристально смотрит на меня, его руки прижимают меня к себе, его тело так близко… И мы одеты только фартуки, так что это не займёт много времени.
Но я не изменница.
И он тоже.
Злобно рыча, он отрывается от меня и несётся к странной парящей лестнице в углу. У неё металлические ступеньки, перил нет, и она как бы свисает с потолка на металлических шнурах.
— Я знал, что это была плохая идея, — рычит он, и я бросаюсь за ним.
В этом нелепом стеклянном доме нетрудно увидеть, куда он направляется: идёт по коридору и исчезает в одной из непрозрачных чёрных коробок, которые, должно быть, являются спальнями. Я не думаю, что он ожидает, что
