с другом детства – заслуженным наркологом города Жаровым, чтобы узнать, как вести себя с больными в третьей стадии алкоголизма. Купила коробку элитного чая «Дарджилинг». Нашла книгу Сони Малевич «Исповедь алкоголички». Несмотря на ужасное название, история заканчивается хеппи-эндом: героиня побеждает страшный недуг и возвращается к нормальной жизни. Вооружившись книгой, чаем и решимостью во что бы то ни стало разговорить Алю, Ирина отправилась по знакомому адресу.
Зачем ей это было надо? Она и сама толком не могла объяснить. Её собственная жизнь – размеренная и благоустроенная – томила однообразием. Не было в ней ни взлётов, ни падений. Никогда Ирина не билась в страстях, никогда не рисковала, не становилась предметом сплетен и пересудов. Хотела ли она этого? Вряд ли. Но яркая, как комета, Альбина всегда манила Иру коснуться хотя бы шлейфа искрящейся событиями звёздной жизни.
Обратная сторона блеска, изнанка роскоши предстала перед Климовой в тот день, когда она впервые после долгого перерыва переступила порог дома Гурьевых. Шок? Да. Но и жалость. Та щемячья бабья жалость, что заставляет плакать над судьбами далёких, чужих соплеменниц. Аля не была для Ирины чужой. Но и близкой не была. Когда-то Альбину окружали многочисленные приятельницы, партнёрши, наперсницы и приживалки. Но ни одна из них не могла приблизиться к Гурьевой теснее, чем та позволяла. А ей позволила – подпустила на шаг ближе, чем всех остальных…
Дом был заперт. Сколько Ира ни звонила, сколько ни терзала кнопки домофона, особняк безмолвствовал. Зловеще щетинились крапивные кусты у забора. За стеклом окна, плотно занавешенного фиолетовой гардиной, билась в конвульсиях белая бабочка с обтрёпанными крыльями.
– Вы к кому? – раздался из-за спины строгий голос.
Ирина обернулась и увидела полнотелую старуху в вязаном пальто.
– К Гурьевой Альбине, – ответила послушно, хотя и так было понятно, в чей дом она стучит. Латунная табличка возле парадного входа матово светилась в обрывках осеннего света.
– Альбины нет, – объявила соседка, – позавчера на скорой увезли.
– Куда увезли, не знаете?
– В областную, куда же ещё. – Старуха смерила Климову уничижительным взглядом и натужно вздохнула. – В платную наркологию.
– Спасибо, – бросила на ходу Ира, услышав в спину: «С жиру бесится. Швабру бы ей в руки – некогда было бы болеть…»
Пока ехала на такси, навела справки, узнала номер палаты и только в коридоре поняла, что не знает, как и о чём говорить с Альбиной. Да и сможет ли та разговаривать?
Дежурный врач остановил Климову ещё на дальних подступах. Гурьева велела никого к ней не впускать, а слово пациента платного отделения – закон. Тем более что сейчас она под капельницей. Разумеется, одиночная палата со всеми удобствами. Разумеется, персональная медсестра и внимание лучших врачей. Да, все условия. Нет, ничего не нужно. Как фамилия? Климова? Спросит и сообщит.
Спустя полчаса улыбчивая медсестра с брекетами проводила посетительницу в палату Альбины.
Первое, что бросилось в глаза Ирины, когда она вошла – Алины руки. Они тихо лежали поверх простыни – бледные и безвольные. Сгибы локтей с голубоватыми прожилками были исколоты иглами. Аристократические кисти, развёрнутые слегка вверх, словно ловили дождевые капли. На запястье пульсировала венка, каждый раз выталкивая наружу тонкую паутинку браслета. Такая же венка пульсировала и на виске. Глаза Али были закрыты.
Ира тихонько опустилась на краешек стула – тот скрипнул и разбудил больную.
– Климова, это снова ты, – слабо улыбнулась она.
Вместо ответа Ирина потрясла возле уха коробкой с бенгальским чаем, шуршащим загадочно и многообещающе.
– «Дарджилинг», настоящий. Кипяток найдется? – она пошарила глазами по комнате.
– Не нужно. Я не хочу. – Аля опустила веки. – Ты с лечащим моим говорила?
– Нет.
– Ну и правильно. Я сама тебе всё расскажу. – Альбина привстала, опёрлась на локоть и пристально посмотрела на Ирину.
В пройме рубашки показалась худая ключица. Золотистого загара как не бывало.
– Только не здесь. – Она окинула тоскливым взглядом уютную комнату. – На воздух бы! Как там на улице?
– Не очень. С утра моросило. И холод собачий.
– Ты ведь отпросишь меня у Эдуарда Анатольевича? – проигнорировала сводку погоды Аля.
– Это и есть твой лечащий врач?
Она кивнула.
– А что, так не отпустит?
Аля отрицательно мотнула головой и затравленно посмотрела в окно.
– Ладно. Подожди, я скоро.
Ирина вышла из палаты, с трудом преодолевая потрясение. Она совершенно не узнавала Альбину. И дело не в том, что та была сегодня абсолютно трезва. Непривычно тиха, пугающе покорна. Из неё ушли те яркость, живость и блеск, восхищавшие когда-то Климову. Словно выключили цветность, наложили чёрно-белый фильтр на радугу.
Эдуард Анатольевич – выбритый до синевы южанин с пухлым пунцовым ртом – цветности не вернул. Напротив – ещё больше вычернил положение вещей. Оказывается, за последний год это уже шестая госпитализация Гурьевой. Бывший муж отказался оплачивать лечение, но у Альбины Сергеевны средства есть, а вот желания вылечиться…
– Вы ей кто? – спросил доктор.
– Не знаю, – пожав плечами, призналась Ира. – Но, кажется, она мне рада.
– Я потому и спрашиваю, что за последний год вы первая посетительница, которую она захотела видеть. Сказать по правде, к ней никто не ходит. Почти никто. Не считая ушлого папарацци, которого пришлось выставить с охраной, да пары женщин, которых Альбина Сергеевна не приняла. Сын навещал её как-то, но она распорядилась больше его не пускать. Что-то у них на почве отцов и детей стряслось, не знаю, что именно, – она человек скрытный. Вот так… – Нарколог утопил руки в карманах белого халата.
– Вы ничего не сказали про болезнь.
– Третья стадия, – потупил взгляд доктор. – Боюсь, что всё уже необратимо. Печень практически разрушена. Сердце изношено. Меня ещё удивляет сохранность интеллекта Альбины Сергеевны. Только фрагментарная амнезия. Но если так пойдёт и дальше…
– Но вы же её лечите?! – воскликнула Ирина.
– Разумеется, лечим. И будем лечить. Но этого недостаточно, – Эдуард Анатольевич потёр синий наждак подбородка. – Знаете, мне иногда кажется, что она всё прекрасно понимает и сознательно убивает себя. Да-да, это похоже на медленное самоубийство. А когда человек не хочет жить – его никто не может заставить.
– А психолог? Психиатр?
– Даже они.
По коридору к ним во весь дух мчалась молоденькая медсестра в распахнутом халате: «Эдуард Анатольевич! Эдуард Анатольевич! Там, в пятнадцатой! Женщине плохо!»
– Извините, мне нужно спешить. – Доктор тронул Ирину за рукав. – Вы погуляли бы с ней, если есть время. Ей будет полезно, – и побежал вслед за медсестрой в другой конец коридора.
Климова вернулась в палату, едва переставляя налившиеся свинцом ноги. Свинец был в плечах и в голове. Даже веки казались свинцовыми, было больно
