— Знаешь, Сакс, от тебя самого проку не больше, — заметил Кук. — Давайте просто успокоимся.
Сакс расхохотался: будь его воля, он уже вышвырнул бы этого бесполезного Маковски за борт.
Через полчаса расспросов они поняли, что продолжать бессмысленно, поэтому решили прекратить разговоры и разойтись по каютам. Цифровые часы Сакса все еще работали, и он сообщил, что в реальном мире уже около одиннадцати вечера.
— Я так полагаю, этот чокнутый кусок дерьма будет спать с нами? — спросил Сакс. — Почему нет? У нас с Менхаусом уже есть Крайчек. Пусть будет полный набор.
Кук вздохнул:
— Я тут подумал…
— Он не будет спать вместе с нами, — сказал Крайчек, и все заметили, что он совершенно серьезен. — Я против того, чтобы этот… парень спал с нами. Нет и еще раз нет.
— В чем проблема? — спросил Фабрини.
— В чем проблема? Господи Иисусе, вы что, ослепли? Разве вы не видите это на нем? Разве не чувствуйте? С ним что-то случилось, что-то добралось до него, и я ни за что не закрою глаза в его присутствии.
— О господи! — воскликнул Сакс.
Крайчек выглядел решительно: его глаза горели безумием и готовностью на все.
— Я серьезно. Он не будет спать с нами.
— Почему, Крайчек? Он что, гребаный призрак? — спросил Сакс.
— Может и так.
Сакс взорвался хохотом:
— Ой, да ладно. Призрак, белая моя задница! В следующий раз он скажет мне, что у Ричарда Симмонсаесть член.
Менхаус был явно недоволен:
— Знаете что? Я очень устал, чертовски голоден, измотан и совершенно не в настроении слушать эту чушь.
— А мне насрать, — отрезал Крайчек. — Он не будет спать в нашей каюте.
Маковски смущенно вертел головой.
— Поздравляю, — сказал Сакс. — Ваш Крайчек снова перевозбудился. Иди сюда, Крайчек, папочка даст тебе титю.
— Заткнись, — проворчал Фабрини.
— Все заткнитесь. — Кук массировал виски, стараясь отогнать боль. — Крайчек, ты спишь с нами. Менхаус, возьмешь Маковски к себе.
Сакс, казалось, был доволен:
— Хорошо. Мы забираем чокнутого Слима, а вы — Крайчека. У вас троих будет время, чтобы побыть наедине. Можете заняться групповушкой. Фабрини исполнит стриптиз и покажет вам свою «киску».
Этого было достаточно. Фабрини чуть не сбил Кука с ног, бросившись на Сакса. Его чаша терпения переполнилась, и бригадир должен был за это ответить. Он подскочил к продолжающему ухмыляться Саксу и протянул было к нему руку, но остановился.
В руке у Сакса был нож, и его лезвие упиралось Фабрини в живот.
— Ну давай, гребаный итальяшка, — сказал Сакс. — Если кишка не тонка.
Фабрини отступил назад, вспомнив про собственный нож, но не стал его вытаскивать, потому что между ними встали Кук и Менхаус. Оба смертельно устали от этого дерьма, даже старый весельчак Менхаус больше не собирался терпеть.
— Убери нож, Сакс, — сказал Кук. — Знаешь, мы все уже сыты по горло твоим дерьмом, твоим сортирным юмором. С нас довольно. Если не можешь сказать ничего путного, то, будь так добр, заткнись.
Сакс рассмеялся и убрал нож.
— Расслабься, босс. Не сердитесь на меня, если Фабрини не понимает шуток. Черт, мы все знаем, что этот итальяшка — жопотрах, поэтому не кидайтесь на меня за его сексуальные предпочтения.
— Просто заткнись, Сакс, — попросил Менхаус. — Хотя бы раз в жизни заткнись.
Сакс захохотал. Менхаус, показывающий характер, был для него все равно что мистер Роджерс, показывающий средний палец.
Фабрини, уже немного успокоившись, спросил:
— Как думаете, нам нужно выставить часового?
— От кого стеречь? — спросил Менхаус.
— Не от кого, если только ты не веришь в призраков. — Саксу затея показалась очень смешной. — К тому же я не собираюсь стоять всю ночь в гребаном коридоре и слушать стоны Фабрини, когда Крайчек будет ему присовывать.
— Чертов ублюдок, — глухо прорычал Фабрини и снова бросился на Сакса.
Менхаус с Куком остановили его, оттащив назад. Крайчек просто стоял и смотрел, умудряясь выглядеть веселым и встревоженным одновременно.
А что Сакс? Он улыбнулся, довольный тем, как легко у него получается находить у Фабрини нужные кнопки, довольный властью, которую имел над человеком, и, честно говоря, он хотел, чтобы Фабрини напал на него, хотел подпустить его поближе. Может, Кук был отчасти прав, когда сказал, что Сакс боится остаться один и по этой причине не станет никого убивать, но этот страх не распространялся на Фабрини. Фабрини бы он с радостью убил: это было видно по его глазам.
«Веселье» прервал Маковски. Он встал, подошел к иллюминатору и сказал:
— Вам тут не место. Всем вам. Сегодня… сегодня ночью она придет… и вам нельзя здесь находиться.
— Кто придет? — спросил Кук, похолодев.
Маковски повернулся и посмотрел на него. Его желтое лицо расплылось в нездоровой улыбке: глаза были темные и пустые, как осушенные пруды.
— Вы знаете кто. И ей не понравится, что вы здесь.
Сакс больше не улыбался. Если он когда-то и испытывал что-то похожее на страх, то это был тот самый момент.
14
Люди на плоту ждали ужасов, больших и маленьких, безумия в каждом цвете радужного спектра и в тех, что вне его, потому что, несмотря на непринужденность их разговора, в глубине души каждый из них думал о смерти, ждал, что она придет либо из моря, либо из тумана, а может, отовсюду сразу. Они не знали, какую форму может принять смерть, лишь что она будет страшной и гигантской в момент своего появления.
Гослинг и Джордж гребли, а Кушинг нес вахту.
Старший помощник беспокоился за них, хотя никогда не сказал бы об этом вслух, беспокоился за их физическое состояние, а особенно — за моральное, потому что человеческий разум может терпеть лишь до определенного предела, так же как человек может выпить и удержать в животе лишь определенное количество воды, пока та не польется наружу. И сейчас Гослинг думал, что свалившийся им на плечи груз становится слишком тяжелым.
Кушинг, казалось, достаточно хорошо со всем справлялся. Он обладал дисциплинированным, научным мышлением. Независимо от того, насколько ужасными были твари из тумана, дома, в кругу коллег, Кушинг смог бы дать им вполне рационалистическое объяснение. Он даже утверждал, что гигантская студенистая тварь на самом деле была обычной медузой, а не каким-то там адским монстром.
А еще был Джордж, по классификации Гослинга жесткий и здравомыслящий человек. Он казался довольно выносливым благодаря оптимистичному взгляду на жизнь, который тем не менее постепенно менялся в худшую сторону: то же самое происходило со старшим помощником. По Джорджу было заметно, что он на грани, хотя сам он вряд ли бы в этом признался. Гослинг его не винил: он сам чувствовал себя точно так же.
