А вот я бы и кольца замыкать не стал! Не велики припасы, что нам Бояр да иные люди присылают. Мы своим припасом живем. И сюда на облитые водой, льдом покрытые берега не пошел бы изгоном — тут нас гоже не взять. А надо нас отсюда на открытое место выманить! А вот как? И когда?
Потому учение вел Ермак так, чтобы казаки готовы были к бою на открытой местности, против конницы, втолковывая каждому казаку, что стоять противу конницы татарской можно только правильным строем, прибегая к тем уловкам, кои веками сберегались н степных казачьих станицах.
Казаки, особливо старые, во многих сражениях бывшие, обучали молодых с жаром и тщанием. Не скупясь на объяснения и зуботычины там, где радения неуков недоставало.
— Конница — справа! Конница — слева... Копья упри! Целься! Первый ряд — бегом... Второй — на колено... Первый — прикрой!
И так каждый день!
Ермак был уверен, что Алей уже вернулся. И не нападает потому, что либо сам измотан, либо ждет, когда среди казаков начнутся вызванные долгим бездействием шатание и разброд.
И он не ошибся. Гнильца, как называл это Старец, гнильца в душах себя оказала. Учинили казаки шкоду.
Взятый в Качалине-городке мед несколькими умельцами был поставлен. И к концу ноября превратился в стоялый мед, хмельной и тяжелый. Держали его в нескольких землянках, и атаманы проворонили, когда казаки напились. Зная, что за это будет наказание смертию, они тайно побрали коней и лунной ясной ночью ушли в Кашлык, в Сибирь-город.
Под утро прибежал испуганный начальник караула. Двух караульных не оказалось на постах. Довбуши ударили сполох. Мгновенно на майдане построился весь гарнизон.
При свете кровавой зари, разгоравшейся на востоке, Ермак обходил ряды, считая, кого нет.
К нему подбежал Пан:
— Батька, у меня полструга нет. Шести казаков.
— Где их землянка? — крикнул Кольцо. И первым кинулся к ней.
Там, связанные, лежали караульные.
— Со спины нас побрали! Скрадом! — оправдывались они. — Увели коней!
— Куды делись? — рявкнул Кольцо.
— В Сибирь-город наладились, к бабам гулеванить... Да пьяные! Прости, батька! Не соследили...
— Бить! — приказал Мещеряк. — Бить караульных без милости! Бить до беспамятства!
— Батька, прости!
— Коней! — кликнул Ермак.
Скакали бешено. Не глядя на тропу. Прямо по льду до стены Кашлыка-Сибири. Вскарабкались по обледенелой тропе к воротам. Ворота были прикрыты, но не заперты. Обдирая полушубки о створки, атаманы и десяток казаков проломились в городище. Они сразу увидели зарубленного татарина-старика. Кровь на снегу и бараньи шкуры.
— Баранов резали... Сукины дети, — сказал Мещеряк.
Сунулись в обложенную пиленым снегом юрту. Там выли старухи и дети.
— Где казаки? — спросил Ермак по-татарски. — Что они здесь делали?
— Все забирали! Баранов забирали! Старика убили. Женок увели. Какие старики за них заступались — били.
— Где они?
— В большой избе гуляют, там и женки. И те, что из Кучумова гарема.
Тучей пошли атаманы к самой большой избе, к которой тянулся кровавый след — волокли зарезанных баранов. Попались еще два татарина, располосованных саблями. В избе гудели пьяные голоса.
Ермак взбежал на крыльцо. Дверь была заперта.
— Отворяй! — крикнул он, ударив скобою.
— Кто это? — спросил пьяный голос.
Страшным ударом ноги атаман вышиб дверь наотмашь.
В избе, провонявшей медовушным перегаром, по чанкам валялись казаки. У печи скулили истерзанные татарки.
Ермак поднял за волосы ближнего казака и, как мешок, за волосы же поволок его на улицу. Ногами выкатили, как пустые бочонки, остальных.
— Батька, п-п-прости, — начинали они гундосить. — Погулеванили маленько! Скольки уже без баб.
Страшный удар сапогом в лицо вышиб жалобщику все зубы.
Вяжи их к стремени! — спокойно сказал Ермак. — Кольцо, иди по юртам, по избам: в ногах валяйся! Веди старух, чтобы татарок забрали!
Казаки, сорвав с плеч шубы и тулупы, укрывая татарок, выводили их и выносили на руках.
— Куды их таперя?
— Куды?! — выдохнул-всхлипнул Ермак. — К родителям да к детишкам! Куды?!
— Да тута Кучумовы женки есть, их-то куды?
— Веди по избам, сули что хошь — пущай примут да утешат!
Гуляки постепенно трезвели, в глазах их появлялся страх. Из юрт выползали татарки.
— Кто первый в город вошел? — спросил их Ермак.
Татары молчали, испуганно глядя на казаков.
— Кто первый женок коснулся?
И тогда одна, совершенно избитая, искусанная женщина, что осторожно, будто слепая, шла, ведомая под руки казаком, уставила ненавидящие уголья глаз на здоровенного казачину в разорванной рубахе.
— Ты первый сильничать баб начал? — спросил Ермак, придвигаясь к самому его лицу. — Что морду воротишь?! В глаза мне гляди! — И вдруг, перейдя на кыпчакский, сказал: — Я смерть твоя! Лютая смерть!
Неуловимым движением он сунул страшную свою пятерню в пах насильника и дернул вниз.
У преступника немо вывалились белые глаза и беззвучно открылся рот. Он упал на землю и начал вертеться волчком.
— Не надо так-то! — сказал Пан. — Надоть их прилюдно судить. Кругом!
— Кругом? — шепотом спросил Ермак. — На Кругу стоять казаку — честь! Этих я казнить буду! Гони!
Назад гнали без милости. Связанные гуляки бежали за конями, влекомые арканами.
Перед валом Карачина-острова на льду стоял весь гарнизон. Ермак подскакал. Спешился. Буднично сказал:
— Кули рогожные несите.
Кто-то бросился исполнять.
— Без груза не потонут... — неожиданно посетовал какой-то старый казачина.
— Ломайте в их землянке очаг, тащите камни. Ведите их к говенной проруби.
Ниже по течению была грязная прорубь, куда выливали помои и нечистоты.
Казаки на санях привезли из Кашлыка стариков татар.
— Ну вот! — сказал Ермак. — Ну вот... Казаки! Кровь наша вся, которую мы лить станем, — вот на энтих! Нам бы с татарами миром жить... Да вот энти напаскудили!
— В куль их! — закричало несколько голосов. — В воду! Чтобы в Царствие Небесное не вошли.
— Помилосердствуйте, братцы! — кричал один казачишка. — Пьяные были!
— С пьяного тройной спрос! — прохрипел Кирчига, деловито натягивая на гуляку куль и валя на снег. В кули натолкали еще теплых камней, завязали, подтолкнули к проруби.
