Командир орудия, азербайджанец, бежал с пулеметом и все повторял: «Комбат! Разреши бросить пулемет, сил нет!» Сначала я не разрешал, а затем, подумав, зачем нам эта железная палка без патронов, приказал разобрать пулемет и разбросать части.
Мы выбежали на небольшую болотную полянку и наткнулись на командира 1002-го сп майора Смирнова. Лет 45, высокий, сухощавый, бритый. Это был душевный и талантливый военачальник. Обычно моя батарея поддерживала 1002-й сп. При получении боевой задачи майор Смирнов на вопрос начальника артиллерии дивизии, кто кого из артиллеристов желает взять себе, называл мою фамилию. Мы — 5-я батарея — это знали и старались не подкачать. Так вот, выбежали прямо на майора Смирнова. Я к нему. Докладываю, что немцы следуют за нами. Он не поверил: «Не может быть! У меня там заместитель со станковым пулеметом…» И не успел закончить, как немцы вышли цепочкой на опушку поляны и остановились. Я показал на немцев рукой: «А вот и они». Смирнов приказал: «Добров, задержи их, я полк отведу». Я ответил: «Меня свои бросили, отходим вместе!» Полк — от силы 30 человек. Гуськом мы потянулись в сторону прорыва. И все это на виду у немцев, которые стояли и не стреляли. Они, видимо, были уверены, что мы их потенциальные пленные. Отошли к болоту — где-то здесь должны были находиться лошади и раненые. Кроме разбитых артприборов — ничего. В это время мы услышали далеко-далеко, на востоке, крики «ура» — это наши пошли на прорыв. Я со своими занял оборону на левом фланге 1002-го сп, подальше от преследовавших нас немцев. Я решил не отрываться от 1002-го и с ним идти на прорыв.
Снова начались артналет и бомбежка: кто стоял, кто лежал, я стоял на одном колене. Мысль у всех одна: чтобы не ранило. Ранит — попадешь к немцам; не ранит — можно попытаться прорваться, ну, а убьет — так убьет. 27 июня мы узнали, что ни 1000-й сп, ни дивизионы нашего 830-го ап, ни части 19-й гвардейской сд не прошли и почти все погибли. Командир взвода управления 6-й батареи, вернувшись к нам, рассказал, что впереди всех шли командиры с личным оружием, а за ними бойцы, все кричали «ура», шли не сгибаясь, под шквальным пулеметно-автоматным огнем врага. Командир дивизиона капитан Масляков почти дошел до нашего проволочного заграждения, но погиб. Он был впереди всех. Я еще пытался выяснить, почему на прорыв повели вдоль старой передовой, где через каждые 10 м немецкий дзот с пулеметом. Взять бы левее, вдоль узкоколейки… Но…
Когда мы заняли оборону на левом фланге 1002-го сп, прибежал откуда-то связной и объявил: «Коммунисты, в штаб полка!» Это было как снег на голову. Я считал, что нас забыли, но, оказывается, забыли еще и 1002-й сп, и штаб 830-го ап. Из коммунистов был я один — кандидат в члены ВКП(б). Я пошел за связным, артналет пока затих. Смотрю, мои бойцы идут за мной: боятся, что меня потеряют. Я их оставил недалеко от штаба полка и велел ждать. Подхожу — стоят командир полка майор Вязьмитинов, комиссар полка батальонный комиссар Найда, начальник штаба полка капитан Брюховецкий и парторг полка — всего человек 15.
Говорит парторг: «Обстановка очень тяжелая, организованное сопротивление бессмысленно. Коммунисты! Разбивайтесь на мелкие группы и выходите, кто как сможет». Вот так. Довоевались. Меня такое решение возмутило. Я считал, что нужно объединиться и прорываться. Люди разошлись, кто куда. Ко мне подошли командир полка майор Вязьмитинов и комиссар Найда. Вязьмитинов осипшим голосом, полушепотом спросил: «Добров, что будем делать?» Я ответил: «Вы командир полка, вы и командуйте, а я с этого места никуда не уйду». И сел на пенек. Они от меня отвернулись и пошли на север.
Смотрю, два моих бойца, слышавшие мой ответ, пошли за командиром полка. Ко мне подошли какие-то женщины и попросили взять их с собой. Что ответить? — ведь я сам не знаю, что делать. Встал и с двумя оставшимися из моих — командиром орудия из Азербайджана и еще одним бойцом — пошел обратно к 1002-му сп. Пришли — никого нет. Оставив ребят в лесочке, пошел в разведку. Вышел на полянку, а напротив немцы стоят плотной шеренгой, машут мне и по-русски кричат: «Иди, иди!» Я поворачиваюсь через правое плечо — хорошо помню, что не по уставу повернулся, — и вижу: идут женщины, наверно, медперсонал, шеренга размыкается, и немцы их пропускают, похлопывают по плечам, повторяя: «Гут! Гут!» Мне же кричат по-русски, с акцентом: «Иди, иди! Все равно наш будешь!» И не стреляли.
Я вернулся к своим, рассказал, что видел, и мы пошли на восток к болоту. Прошли с полкилометра, присели. Лежит раненный в ногу полковник, наверное, 19-й гвардейской сд. Видно, что отличный был строевик и хладнокровный, каких мало. В руках пистолет. Сел недалеко от него. Нужно было подумать, что предпринять. Прорываться не с кем. Значит — надо уйти в тыл к немцам, подкормиться, выждать, когда немцы уберут отсюда войска, перейдут к обычной обороне, и выходить к своим. Раненый полковник говорит мне: «Вы люди молодые и не раненные. У вас есть надежда выйти, а я подпущу немцев поближе, убью одного-другого, а потом себя».
В это время к нам подошли командир батареи 1002-го сп и командир огневого взвода старший лейтенант Каргинов. С Каргиновым я учился в одном взводе во 2-м Ленинградском Краснознаменном артиллерийском училище. С ними были пожилой боец и лейтенант из миндивизиона. Повсюду бродили бойцы из разных частей. Кто они, откуда — неизвестно. Один лейтенант из 19-й гвардейской сд, подойдя, стал сокрушаться, что нас продали, и меня, орденоносца, продали, и так далее. Пожилой украинец (видимо, бывал в окружениях еще в 41-м) предложил организовать партизанский отряд и выбрать место «ще гаще, вин туды не пиде» (вин — это немец). Я послал своих в разведку на болото, так как с трех других сторон уже были немцы. Возвратились с криком: «Комбат! Справа немцы идут цепочкой, отсекают болото от нас».
Раздумывать было некогда. Я вскочил, сказал: «За мной!» — и побежал на Большое Замошское болото. На бегу заметил натянутые зеленые нити — минное поле, начиненное противопехотными минами натяжного действия. Остановился, показал всем подбежавшим (нас собралось человек семь), встал боком и, переставляя ноги одну за другой, перешел минное поле. Остальные проделали то же самое. Таким же образом прошли еще одно минное поле, но уже с белыми нитями, оставшимися с зимы. Углубились в болото километра на два. Легли и закопались в сухой мох. Стало тихо. Пробовали курить мох, но он трещал, а не горел.
Весь день над болотом очень низко летал самолет-разведчик, но нас не обнаружил. К вечеру поднялись и пошли на запад. Вышли из болота прямо на мой НП. Рядом с землянкой стояла брошенная лошадь. Я передал свой пистолет пожилому бойцу, приказал: «Стреляй!» Он вложил ствол в ухо лошади и выстрелил. Вырезав немного мяса, мы направились вдоль болота к Малому Замошью и услышали, как немцы играют на губной гармошке: видимо, навстречу шел патруль. Мы бросились в болото и по грудь в воде, держа оружие и мясо над головой, пошли потихоньку на запад. Выбрались на кочки в приболотном лесу. Темень. Разложили небольшой костерок и стали варить мясо, кто в кружке, кто как шашлык, и тут же полусырое ели. Потом решили двигаться ночью дальше на запад. Только выбрались из леса на полянку с кустарником, как кто-то сбил меня с ног, налетев в темноте со стороны немцев, и скрылся в лесу, оттуда стали стрелять короткими очередями и кричать что-то типа: «Геть! Геть!», а может, и иначе, но звуки были короткие и подстегивающие.
