— Я знаю, — сказала она.
— Совершенно верно, — сказал Зеев. — Он застрелился. Пустил себе пулю в рот.
Рут молчала.
— Из моего ружья, — добавил Зеев. — Он выкрал его у меня. Вот и Ицхак Маслина видел, как это случилось.
Рут начала пятиться, и он шагнул вперед, словно подталкивая ее своими шагами.
— Из моего ружья, — повторил он низким голосом. — Как это мужчина осмеливается брать ружье другого мужчины?
Его взгляд продолжал пытливо изучать ее лицо, холодный и выжидающий, как взгляд змеи, которая проверяет, можно ли укусить. Он добавил:
— Как это человек вообще осмеливается взять то, что принадлежит другому человеку? — И прошептал: — Трусливый пес. Может быть, ты знаешь, почему он совершил такой подлый поступок?
Ее ноги подогнулись, она почувствовала тяжесть своего живота и кислоту оставшейся во рту рвоты и поняла, что впереди ее ждут еще иные беды, куда более тяжкие беды, чем все случившееся сейчас.
— Зайди в дом, — сказал Зеев. — Люди смотрят. Сейчас они только перешептываются, но еще немного, и они заговорят в голос.
Она вошла в дом. Зеев проводил ее тяжелым взглядом и вернулся к собравшимся. Некоторые из них по-прежнему продолжали обсуждать различные предположения, другие тихо переговаривались, а остальные просто замкнулись в тревожном молчании, как будто предчувствуя, что это еще не конец.
Из последних сил Рут подняла свое тело по трем ступенькам и, войдя в дом, тотчас начала плакать — поначалу давясь слезами, чтобы ее рыдания не вырвались громким воплем, а когда почувствовала, что это ей не удастся, бросилась на кровать, прижала лицо к подушке и попыталась уснуть, чтобы провалиться в такой же глубокий сон, каким спала минувшей ночью, когда ее муж убивал ее возлюбленного.
Многое прояснилось ей за эти несколько последних дней: что она беременна, что человек, от которого она беременна, погиб, что он не покончил с собой, а был убит, что его убийца — это ее муж. Она снова поднялась и принялась ходить по дому. Ее сердце трепетало от страха, спрашивало себя и отвечало, предчувствуя злое. Как сложится теперь ее собственная судьба и судьба малютки, растущей в ее животе?
В полдень английский полицейский сел в свою машину и отправился назад в город. Спустя несколько часов Нахум Натан был погребен на маленьком кладбище мошавы. На похороны пришли считанные люди. А еще через несколько дней председателя Совета вызвали в полицию. Там ему сказали, что, как установило следствие, умерший действительно покончил с собой. Прошло еще время. Мошава, которая все знала, продолжала молчать. Рут, растерянная и обезумевшая от страха, поняла, что должна бежать. Несколько дней спустя, в попытке спасти свою душу и душу своего будущего ребенка, она собрала маленькую сумку, спрятала ее и стала поджидать удобной минуты для побега.
3
В тот день, в половине шестого утра, Зеев Тавори вышел из сарая, обул сапоги, пересек двор, снял сапоги и вошел в дом. Он приготовил себе стакан сладкого чая и два толстых ломтя хлеба с брынзой. Он выпил чай, поел, снова обулся и отправился в поле. Через несколько минут после него вышла и Рут, неся свою сумку на спине, а свою дочь — во чреве, и торопливо направилась к винограднику. Низко пригнувшись, она пробежала меж двух рядов, пересекла топкое дно вади, вскарабкалась на четвереньках на его противоположный склон и скрылась в дубовом лесу.
Примерно через полчаса она услышала приближающиеся крики Зеева и стук копыт его лошади, то бьющих по твердой земле, то тяжело ступающих по грязи. Ее охватил ужас. Она легла на землю, надеясь спрятаться за кустом. Она лежала, зарывшись лицом в землю, чувствовала, как сжимается под нею ее живот, и дрожала всем телом. Стук копыт приближался и усиливался с каждой секундой.
Ее рука, как будто сама собой, пошарила вокруг. Пальцы нащупали упавшую ветку и схватили ее, пытаясь найти в ней защиту и силы. Она лежала, опершись лбом о руку, и видела перед собой маленькую черную букашку, которая ползла среди стебельков травы, ошеломленная столь непривычным соседством. Глаза Рут следили за нею. «Сестра ты мне, — сказала она ей мысленно. — Что ты делаешь здесь на траве? Ведь весна еще не пришла».
Она слышала, как стук копыт приблизился вплотную, как голос Зеева велит лошади остановиться и как его ноги опускаются на землю, делают три шага и останавливаются возле нее.
Он наклонился над нею:
— Вставай!
Она не сдвинулась с места.
— Вставай и идем домой!
Она продолжала лежать.
— Меня не бросают. Вставай и идем домой, иначе я убью и тебя тоже.
Она не ответила. С высоты, на которой парила ее душа, она видела лес, в котором лежала. Только они были там — Зеев и его лошадь, которая опустила голову и мирно щипала траву. Ее тело наполнилось покоем. Полосы и точки света мелькали под ее веками. Его рука стиснула ее затылок. Она еще сильнее сжала ветку, рывком занесла ее назад, открыла глаза и ткнула изо всех сил.
Глава тридцать третья
— Несколько дней назад вы рассказывали мне о фотоаппарате Эйтана, который Довик привез из пустыни. Что с ним произошло?
— Прекрасно, Варда, вы уже запомнили наши имена. Еще немного, и мы сможем присоединить вас к нашей семье.
— И вы еще говорили тогда, что в нем была пленка.
— Верно.
— Так что вы с ней сделали?
— Вначале ничего. Аппарат лежал в доме, целых четыре года, а я все не решалась подступиться к нему. И вдруг набралась смелости и дала его Оферу, чтобы он проявил для меня эту пленку.
— Оферу? Кто это?
— Офер, я вам о нем уже не раз рассказывала. Мой ученик. Тот, который чуть не утонул в Кинерете. Тот, который снял сверху весь поселок и потом сделал выставку. Вот снимок нашего дома с воздуха, я вам его тоже уже показывала.
— Верно. Тот ученик, которого вы любили. Теперь я вспоминаю. И что, вы просто попросили его проявить для вас пленку, даже не зная, что на ней?
— Вроде того. Это было на родительском собрании. Он пришел со своим отцом, этим недоумком Хаимом Маслиной. Помню, я еще сказала ему тогда, что он единственный отец, который пришел с сыном, обычно приходят только матери, и это делает ему честь.
— Это из-за тебя, Рута, — усмехнулся он. Прямо так, не стесняясь, и Офер смутился. — Если бы это была другая учительница, я бы не пришел.
Ну, не важно. Я сдержалась, перешла к делу, рассказала ему, что его сын — удачный мальчик и хороший ученик, что он, правда, не всегда полностью участвует в том, что происходит в классе, но зато отличается пониманием и оригинальностью, и с трудом остановила себя, чтобы не добавить, что этим он выделяется и на фоне своей семьи тоже.
Офер сказал:
— Спасибо, учительница. Хорошо, что вы говорите это при отце, он обо мне так не думает.
