Он помешал листья папоротника, выбрал один из них для меня.
– Ждать. Наверняка появится какое-нибудь движение Сопротивления. Может, захвачено только Восточное побережье. – Чак посмотрел прямо мне в глаза. – Майк, мы справимся. Мы выживем. А Лорен выглядит просто удивительно.
Он улыбнулся и кивнул в сторону двери.
Я сделал глубокий вдох и потянулся, чувствуя, как воздух наполняет мои легкие.
– Ты ни в чем не виноват. И ты ничего не исправишь. Иди к своим родным. Давай, выйди на улицу.
Я посмотрел на дверь; перед ней в солнечных лучах кружились пылинки. Иди к свету. Это наша жизнь, и пора к ней привыкать.
– Да, – тихо ответил я, направляясь к выходу.
Лорен увидела меня через окно и улыбнулась. Я улыбнулся в ответ и помахал рукой, а она бросила топор и побежала к двери.
Она была так прекрасна.
63-й день
23 февраля– Он съедобный? – спросил я у Чака.
На берегу реки из-под гнилого ствола торчал гриб. Я его понюхал, затем потыкал у основания, обнаружив комок копошащихся в земле червей.
– Не уверен.
Почему-то я вспомнил о том, что у человека два мозга – я где-то об этом читал. Один в голове, тот, который мы называем «мозг», а второй расположен вокруг кишечника и называется «энтеральная нервная система», или ЭНС.
Раньше считалось, что ЭНС только управляет пищеварением, однако потом ученые выяснили, что на самом деле у нее множество других функций. ЭНС – это фактически наш древний мозг, нервный узел, который первоначально появился у первых червеподобных существ, обитавших на Земле.
Все сложные живые организмы произошли от них, и если посмотреть на человеческий организм изнутри, то мы до сих пор являемся червями. Рот, глотка, желудок, кишечник и анальное отверстие – одна длинная трубка, в верхнее отверстие входит пища, из нижнего выделяются экскременты.
Мы – черви с руками и ногами.
Современный мозг сформировался на основе древнего. Мозг появился для того, чтобы управлять конечностями, разбираться в том, что видят глаза, и, в конце концов, именно он позволил людям думать и обладать самосознанием. Но он по-прежнему оставался придатком древнего мозга, той части, которая давала нам возможность «чуять нутром», если что-то шло не так.
И так же, как я стал чувствовать небо, погоду и фазы луны, мне казалось, что я начал прислушиваться к своему древнему мозгу. Сейчас он посылал мне сообщение: «Не ешь эти грибы». А вот черви, с другой стороны…
Черви могут есть червей.
Мы были на берегу Шенандоа, проверяли лески и ловушки. Животные, как и мы, время от времени должны спускаться с холмов, чтобы попить, поэтому здесь и стоило на них охотиться. У меня на плече висела винтовка – на тот случай, если попадется олень или свинья, и, конечно, для защиты от чужих людей.
Все остальные хижины в окрестностях теперь стояли пустые – даже та, к которой я приходил во время своих ночных рейдов.
Мы были одни – если не считать сияния на горизонте. Мы внимательно наблюдали за ним каждую ночь, следили, не появятся ли какие-нибудь признаки активности.
– Зачем мусорные мешки на веранде? – спросил я.
Я заметил их утром, перед уходом. Сначала подумал, что они для мусора, однако любую органику женщины отправляли в яму с компостом, а других отходов у нас не было.
– Это придумала твоя жена. Берешь одежду и простыни, кладешь в мешок для мусора, завязываешь и оставляешь на две недели – и все вши дохнут. Даже гниды – они вылупляются и погибают.
Я кивнул, продолжая искать хоть что-нибудь съедобное.
Преимущество всеядности состояло в том, что я мог есть почти все, однако была и обратная сторона – мне следовало решать, что именно является съедобным.
Почти все в лесу можно есть – ягоды, орехи, листья, ростки. Я всегда думал, что расселиться по планете человеку позволил мозг, однако на самом деле нам помогли желудок и способность есть почти все, что попадается на глаза.
Проблема заключалась в том, что от некоторой еды мы могли умереть. Или заболеть, что в нашей ситуации было одно и то же.
– Здесь мы долго не протянем, – сказал я.
Когда стаял снег, ручей рядом с хижиной фактически пересох, от него осталось только грязное русло. За водой предстояло спуститься к реке с высокой горы.
Чак нашел йод, которым мы стерилизовали воду, но он уже закончился. Постоянно кипятить нужное количество воды было сложно, и поэтому мы пили сырую, отчего периодически страдали от поноса. Мы слабели и медленно умирали от голода.
Проверив все ловушки и ничего не обнаружив, мы наполнили бутылки водой, а затем сели у реки, рядом с порогами, – немного отдохнуть перед долгим подъемом.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Чак после паузы. Шум воды успокаивал.
– Хорошо, – соврал я.
По крайней мере, я находился в здравом уме.
– Есть хочешь?
– Не очень, – снова солгал я.
– Помнишь тот день – еще до того, как все это началось, – когда я принес тебе обед?
Глядя на реку и голые деревья, я прокрутил в голове воспоминания. Думать о Нью-Йорке – все равно что вспоминать какой-то фильм, выдуманное пространство, в котором я когда-то себя представлял. Реальный мир был здесь – мир боли и голода, страха и сомнений.
– Когда я спал с Люком?
– Да.
– Когда ты принес картошку-фри и фуа-гра?
– Именно.
Мы молча посидели, вспоминая куски жирной печени и ее вкус.
– О, какой восторг, – застонал Чак, думая о том же, о чем и я. Мы рассмеялись.
Я сжал зубы и внезапно почувствовал боль. Открыв рот, я потер зубы: они качались, и на пальце была кровь.
– Знаешь, что?
– Что?
– Кажется, у меня цинга.
Чак рассмеялся.
– У меня тоже. Не хотел никому говорить. Когда придет весна, найдем какие-нибудь фрукты.
– У тебя всегда есть план, да?
– Ага.
Мы снова помолчали.
– У меня, похоже, глисты, – вздохнул Чак.
Глисты. Существа внутри нас – длинные, извивающиеся, безглазые. Я содрогнулся.
– Откуда ты знаешь? – спросил я, уже боясь услышать ответ.
– Вчера я пошел в лес облегчиться… – Чак замолчал и посмотрел на траву. – Не нужно тебе этого знать. Наверное, глисты от мышей, которых мы съели.
Мы еще помолчали.
