Я хотел перестать замечать все.
Я всегда был человеком, который решает проблемы. Скажи мне, что тебя беспокоит, и я найду решение, помогу справиться с бедой. Но тут решения не было, мой мозг не находил выхода из этого лабиринта. Я представлял себе, как иду на юг, на север, нахожу велосипед, как разговариваю с кем-то на дороге… Каждый вариант был полон опасностей и неопределенности.
Поэтому я спал.
Вставал я только для того, чтобы поесть, однако «лесная зелень», как называла ее Сьюзи, мне уже надоела. Мы ели траву. Иногда, раз в несколько дней, попадался сом. Его приходилось есть за день-два, пока он не протух. Сьюзи пыталась часть засолить, но я сомневался, что у нее получится – и, кроме того, сом мне вообще не нравился.
Белки вкуснее, хотя реже попадаются. Мы поймали несколько штук, а потом они запомнили наши ловушки и стали обходить их стороной.
Не только мы боролись за выживание.
Всю свою еду я пытался приберечь для Лорен. Если мой живот втягивался, то ее продолжал расти и уже был четко виден под одеждой. Я пытался вспомнить, какой у нее срок – какой день, какая неделя.
У последнего мобильника закончился заряд, и без часов мы утратили счет времени.
Примерно половина.
И что потом? Когда я смотрел на нее, то вспоминал, что растет у нее внутри.
Но сейчас уже поздно.
Поэтому я спал.
56 – 62-й дни
Третья неделя февраляМеня разбудил запах – невероятный, восхитительный запах.
Почувствовав его, я едва не взлетел с постели. Было прохладно, так что я пошел к шкафу в поисках одежды. В ящиках я нашел стопки аккуратно сложенной одежды, достал свитер и надел его. На мне он висел, словно палатка. Оглядевшись, я увидел, что комната подметена и убрана. Единственным признаком беспорядка были смятые простыни на постели – и я.
Чем это пахнет? Беконом?
С улицы доносился стук – кто-то рубил дрова. Я подошел к окну и отдернул занавески. Моя беременная жена – рукава рубашки закатаны, волосы убраны под платок – взяла полено и поставила его на чурбак.
В синем небе ярко светило солнце. Тыльной стороной ладони Лорен утерла пот со лба. В другой руке она держала топор. Широко расставив ноги, она замахнулась топором, а затем…
Тюк!
Топор ударил точно в полено, расколов его напополам.
Впервые за долгое время в голове у меня прояснилось, и я был страшно голоден. Из-за приоткрытой двери нашей спальни доносилось какое-то шкворчание.
Так шипит бекон.
Может, я еще сплю?
Надев кроссовки, я открыл дверь, вышел в коридор и спустился по лестнице. В коридоре царила тьма. Я инстинктивно щелкнул выключателем – и посмеялся над собой. Привычка включать свет и проверять мобильник осталась у меня, словно воспоминание об ампутированной конечности.
Спустившись на первый этаж, я вошел в основную жилую комнату: стены обшиты досками, ковры на полах, на стенах – потемневшие пейзажи, написанные маслом, и снегоступы. У одной стены находился большой каменный очаг, в котором поблескивали угли. Перед ним, скрестив ноги, сидел Чак.
Услышав мои шаги, он обернулся и взял здоровой рукой большую чугунную сковороду, которая стояла на углях. Ее ручка была замотана кухонным полотенцем.
– Не сомневался, что это тебя разбудит, – улыбнулся он. – Помоги их перевернуть, а то подгорят.
– Что это?
– Бекон.
Зачарованный, я не шел, а летел по комнате. Чак поставил сковороду на деревянный пол и протянул мне вилку.
– Ну, на самом деле не бекон – его не солили и не коптили, просто свиное сало с кожей. Хочешь попробовать?
Я взял вилку, сел на корточки рядом с ним, чувствуя жар от углей, и помедлил.
Нужно оставить для Лорен, для ребенка.
– Давай, – подбодрил меня Чак. – Поешь.
Я нерешительно подцепил полоску шкворчащего мяса и скривился – я был страшно обезвожен, и поэтому слюновыделение причиняло мне боль. Я положил кусочек бекона в рот и пожевал его; почувствовав взрыв вкусовых ощущений.
– Плакать не надо, – рассмеялся Чак.
Ощущения были настолько мощными, что по моему лицу потекли слезы.
– Можешь взять еще. Бери всю сковородку. Я просто хотел натопить немного жира, чтобы поджарить на нем мясо. И еще хлеба возьми.
Дотянувшись до стойки, он достал корку подгоревшего плоского хлеба и протянул мне. Я взял еще один кусок бекона и торопливо запихал в рот вместе с хлебом.
– Где ты достал бекон? И хлеб?
– Хлеб из рогозной муки – я покажу тебе, как его печь. А в одну из ловушек у реки попалась небольшая свинья. Я слышал, что в здешних лесах водятся дикие свиньи – за последние несколько лет газеты Гейнсвилла часто жаловались на это. Хотя нам жаловаться не на что.
– Целая свинья?
Он кивнул.
– Точнее, поросенок. Сьюзи сейчас разделывает его в подвале. А я для начала поджарил куски кожи.
– Сьюзи? Разделывает?
Она всегда казалась мне брезгливой.
Чак рассмеялся.
– А кто тут, по-твоему, занимается хозяйством? Я – калека, а ты… – он помолчал, – ну, ты взял тайм-аут. Наши женщины охотятся и ловят рыбу, рубят дрова, убирают и топят печь. Кормят нас.
Об этом я не подумал.
– Бери там папоротник, – Чак кивнул на кучу зелени, лежащей на диване. – Поджарим его на сале, чтобы он стал помягче, накормим тебя.
Я взял две пригоршни и бросил на сковороду. Папоротник зашкворчал, а Чак поставил сковороду обратно на угли.
– Мы знаем, что ты выходишь по ночам, – тихо сказал он.
Я почти забыл об этом.
– Если честно, то я уже устал отправлять за тобой свою жену. Прекрати это, Майк.
– Извини, я не знал…
Чак улыбнулся.
– Можешь не извиняться. Но я рад, что ты пришел в себя. Почти две недели ты практически был в отключке.
– Почему ты не отругал меня, не вытащил меня из постели?
Он помешал листья папоротника.
– У каждого из нас свои заморочки…
– Ты что-то видел? Говорил с кем-нибудь?
Может, пока я был в отключке, ситуация изменилась?
– По ночам мы смотрели на Вашингтон. Никаких признаков боевых действий или массовой эвакуации. Вряд ли там что-то изменилось. И мы ни с кем не разговаривали.
