на мучительно долгие мгновения ушёл из-под ног.
— Не-е-ет! — выдохнул он и упал лицом в воду, пуская пузыри. Вынырнул, попытался плыть, но тут левую руку скрутило болью так, что всё тело парализовало, и Гектор едва не утонул на глубине по пояс.
Еле выбрался, рванул по суше, но задохнулся и вынужден был остановиться.
Воздух, вода, да весь чёртов мир назло ему точно превратился в холодный застывший суп! Как там его на родине Бориса, холодец? Да, воздух стал как холодец, сквозь который надо продираться, прорываться, чтобы хоть шаг… хоть полшага…
Так медленно!
Так жестоко!
За что?!
Как же он ненавидел своё жалкое тело, как же хотелось выйти из него и призраком помчаться к Джулии!
Но он всё же снова побежал, на ходу вынимая пистолет.
Может, ещё не поздно… Может, это только контузия, фантазия его больной головы, и на самом деле этих ужасающих, выворачивающих наизнанку воплей нет…
Бесник в своё время так и не поняла, сильные ли у русалок челюсти или слабые. Вроде бы они обглодали человека в лодке, а вроде бы не могли откусить вяленую свинину. Им приходилось мотать её в воде, где они сидели и, между прочим, мочились, но иногда выбора у них, видимо, не было.
Теперь же она убедилась, что челюсти у русалок сильные, а зубы очень крепкие.
— НЕТ! НЕ НАДО! ПРОШУ! МАМА! МАМОЧКА! ОТЕЦ! ПОМОГИТЕ! ПОМОГИТЕ!!! НЕ НАДО!!! ГЕК!!!
Пальцы звонко хрустели, отрываясь от кисти, исчезая внутри чужой утробы, мышцы сочно чавкали, без возможности вновь сократиться, кожа отрывалась клочками, кости ломались — русалочьи зубы были остры, их было много. Кто не справлялся своими силами, тот помогал себе ножом. Кто-то вырывал кусок и отползал поглощать. Но все, вся эта толпа синих и красных, заживо рвали, кусали, грызли одно живое существо, которое всё не могло умереть. Много зубов, много ножей, а цель одна — поглотить Бесник без остатка.
Кровь стекала по каменному монолиту в воду тонким ручейком, в воздухе висел душный алый туман, пахнущий железом и водорослями, солнце прожигало спины русалок, но они продолжали кусать, рвать, глотать. Они должны были поглотить всё, не оставив ни кости, ни железы, ни петли кишки. Это было отвратительно, но это велела им археса, и это был их долг.
Бесник не кричала, потому что сорвала связки, да и в шее у неё зияли дыры.
— НЕ-Е-Е-Е-ЕТ!!!
Гектор чувствовал, что его разрывает изнутри.
Опять!
Он опять был на другой стороне! На противоположной!
Бах!
Кто-то из русалок дёрнулся и упал. Но остальные не остановились.
Вот она, королева! Пусть с красными волосами, но на ней много золота.
Шестёрка подавил желание разорваться на тысячу осколков и прицелился в Тиамат, которая держала руки на голове Бесник.
Чужака заметила Теодосия, которая приготовилась прыгать.
Бах!
Теодосия, чей рот, подбородок, шея и руки были все в крови Бесник, зашипела от боли: пуля попала ей в живот сбоку от пупка.
Очень больно.
Но, сука, не смертельно!
От бесконечного отчаяния Гектор запустил в толпу тварей сначала один палаш, затем другой, но не один из клинков не убил русалок. Даже стоящее в зените солнце причиняло им куда больше вреда.
И тогда Шестёрка окончательно вышел из себя.
Он рвал уцелевшей рукой на себе кожу и волосы, орал, точно и его жрали заживо, валялся по песку, как эпилептик во время приступа, бежал к воде, обжигался ею и отпрыгивал обратно, чтобы снова бить песок и камни всем своим телом.
Сознание окончательно покинуло его, когда Тиамат, разбухшая и покрасневшая от солнечных ожогов, подняла высоко над толпой русалок оторванную голову Бесник, или Джулии, или капитана Ринальдино. Голова с развевающимися чёрными волосами и искажённым страданиями лицом.
* * *
Кристина открыла глаза.
Над ней были узковатые, но многочисленные листья невысоких прибрежных деревьев. Рядом кто-то сидел. Она приподняла голову, а затем обнаружила, что вообще-то даже не связана, и это не плен.
Возле неё сидел, сложив хвост вдвое, Табео.
Он прижимал к себе голову Жюльена. Кровавая трещина тянулась от места чуть выше правого виска к правому глазу.
Кристина вскочила на ноги, но у неё закружилась голова, так что пришлось сесть.
— Зачем? — спросила она, удивляясь, почему это не прозвучало злобно или угрожающе.
— Он мой, — робко ответил Табео.
Кристина прижала пальцы к вискам. Ей стало казаться, что она в каком-то другом мире, где никакой логики нет, а смерть лишь иллюзия.
— Что значит твой? Это мой брат и он умер. Зачем тебе его голова?
Табео моргнул и прижал к себе голову сильнее.
— Верни её на место, — попросила Кристина, а затем поняла, насколько её просьба бессмысленна.
— Не могу, — ответил Табео. — Он мой. Так надо.
С этим словами он скользнул, очевидно, к какому-то ручью и исчез с глаз Кристины. Преследовать его сил у девушки уже не было.
Наверное, это он оттащил её в заросли. Судя по всему, наконец-то выглянуло солнце.
Русалки больше не могут находиться на воздухе и при этом не получать ожогов, а это означает, что у них есть часов семь-восемь до заката, чтобы покинуть это проклятое место.
Вся в песке, земле, с прилипшими на лицо листьями, в мокром, грязном, разорванным, окровавленном платье, со стёртыми до мяса ногами, растрёпанная, осиротевшая, уничтоженная, потерявшая всё, Кристина вышла, шатаясь, к воде.
Это война.
Даже если они не проиграли, они обречены.
Жертв будет ещё много. Карибы не будут прежними и теперь точно не будут казаться раем.
Только кто с кем воюет?
Все против всех.
* * *
Гектор не мог понять, где он.
Над ним было небо, оно было ясным, и, кажется, вечерним.
Он немного шатался и, кажется, испытывал саднящее жжение в левой руке… точнее, в обрубке левой руки. И в области живота… И головы… И груди… Везде. Болело всё. Решительно всё.
Рядом с ним кто-то прошёл. И этот кто-то заметил, что он очнулся.
— Ничего себе… Быстро ты. Я думал, что хоть недельку твой противный голос не услышу.
Гектор моргнул.
— Доктор-пушка Ламарк, ты что ль?
Рядом засопели.
— Угадал.
Гектор попытался сделать вдох поглубже, но тотчас почувствовал, как в него вонзили зубы сто русалок.
— Тихо-тихо! Советую не двигаться вообще: эти твари попытались тебя вскрыть.
Ламарк наконец-то попал в поле зрения Шестёрки. Он выглядел ещё более убитым горем, чем Гектор себе представлял. Хоть теперь и чистым, в новой рубашке.
Гектор понял, что и сам не в старом камзоле, а, честно говоря, без одежды вообще,
