эпохи, толкуя их как настоящие социальные несчастья Царства Земного и вместе с тем как приближение к царству небесному. Но и это сочинение оказалось еще недостаточным и развитие идей Августина продолжал Орозий.62 Орозий, родом испанец, из Таррагоны, около 415 года пришел к Августину, чтобы помогать ему; последний отправил его к блаженному Иерониму в Вифлеем, но весной 415 года Орозий возвратился в Африку и здесь по совету Августина в продолжение 416–417 годов занялся составлением обозрения всемирной истории от сотворения мира до современной эпохи (Historiarum libri).
Эта история, написанная в виде хроники, особенно важна потому, что сделалась источником для всех Средних веков: многие средневековые писатели черпали впоследствии из Орозия и даже явились его продолжателями.
Он смотрит глазами Августина на разрушение Рима и говорит, что гибель Содома и Гоморры несравненно важнее, чем завоевание столицы великой всемирной монархии. Упоминая о разрушении и печальной судьбе Вавилонского царства, о низвержении Сарданапала, он сравнивает эти события с судьбою современного ему Рима и находит их аналогичными. Обозрение его кончается 418 годом, когда Валлия (Wallia Gotho-rum) заключил с императором Гонорием мир и готы вступили в союз с римлянами. В своем изложении Орозий желает представить появление варваров на почве империи далеко не столь страшным, как оно казалось его современникам; варвары обрабатывают поля, говорит он, перековали свои мечи на орала (плуги) и возделывают нашу землю. Даже и с нравственной точки зрения поселение их на территории Рима не представляет несчастья, так как варвары во многих отношениях гораздо нравственнее и чище римлян. В особенности же все эти события не покажутся особенно страшными, если сравнить их с ужасными несчастьями давно прошедших языческих времен.
Третий из знаменитых христианских писателей того времени – Сальвиан, родом из Галлии, а именно из Кельна, так как он называет жителей Трира своими соседями. Около 430 г. он был посвящен в пресвитеры Марселя (Виеннская провинция). Сочинение его «De gubernatione Dei» («Об управлении Божием») написано немного после 439 г., как видно из одного места в VII книге. Тема обозначена в самом начале сочинения:
«Есть такие люди, которые утверждают, что Бог вовсе не заботится о человеческих деяниях и как бы пренебрегает миром, ибо не видно того, чтобы Он охранял добрых и наказывал злых; напротив, в этом веке (жизни) добрые чаще всего бедствуют, а злые наслаждаются блаженством». Для опровержения такой нечестивой мысли, по мнению Сальвиана, достаточно было бы в глазах христианина ссылки на Священное Писание, но так как многие еще не очистились совершенно от закваски языческого неверия, то он нашел нужным привести мнения избранных классических философов и мыслителей о Божественном мироправлении. Затем, объяснив, что никакие земные бедствия – ни бедность, ни болезнь – не могут считаться несчастьями для истинного христианина, Сальвиан от частной судьбы отдельных лиц переходит к общему состоянию империи, к ее бедствиям и унижению перед варварами.
«Если Бог любит человека, заботится о нем и управляет миром, то почему, – спрашивает далее Сальвиан, – дошло дело до того, что римляне должны были подчиниться варварам? Почему враги покорили Рим?» Почему это должно было сделаться так? На эти вопросы он отвечает следующим образом: обратимся к нравам и обычаям готов и вандалов; сравним жизнь нашу с жизнью варваров, и мы увидим, что готы и вандалы во многом превосходят нас, христиан. В особенности нравственная сторона жизни варваров кажется ему значительно выше и чище римской.
Первое зло, на которое он указывает в Римской империи, зло совершенно чуждое варварам и обычное в Риме, состоит в страшном вымогательстве податей. Порядок этот тем более ненавистен, что заставляет не всех страдать одинаково; большинство терпит от него, а немногие сильные остаются совершенно свободны от подобных притеснений. Одним словом, это совершенно то же, что говорит Приску грек, проживавший при дворе Аттилы. Сальвиан вину всего этого складывает, впрочем, не на государственную высшую власть, а на куриалов. Он яркими чертами описывает разорение, истощение бедных классов вследствие вымогательных податей и вместе с тем дает по этому поводу любопытные указания. Вследствие этих тяжких притеснений множество людей, даже зажиточного и образованного класса общества, убегают к врагам-варварам. Они, по риторическому выражению Сальвиана, любящего прибегать к антитезам, ищут у варваров римской гуманности, ибо не могут вынести у римлян варварской бесчеловечности: Quaerentes scilicet apud barbaros Romanam humanitatem, quia apud Romanos barbaram inhumanitatem ferre non possunt (L. 5. V. § 21). И хотя они отличаются от тех, к которым прибегают, своей одеждой, своими нравами, своим языком, все же они предпочитают жить возле варваров, чем переносить свирепую римскую юстицию. Они убегают не только к варварам, но и к багаудам (Bacaudi, Baga-udae – восставшие крестьяне). Они предпочитают быть свободными под видом рабства, чем рабами, под видом свободы. Имя Римского гражданина, которое прежде ценилось высоко, теперь составляет несчастье и потому не должно очень обвинять тех, которые убегают к врагам и меняют свое имя на имя варваров. Большая часть Испании и не меньшая Галлии «только и думают теперь о том, как бы перестать быть Римлянами».
Потом Сальвиан переходит к восстанию багаудов: «Ограбленные, утесненные, убиваемые злыми и кровожадными администраторами (iudi-ces), они потеряли права римской свободы, а после потеряли и самую честь римского имени. И мы ставим в вину им их несчастья, ставим в вину название, выражающее их несчастье, ставим в вину имя, которое сами создали. И мы называем бунтовщиками, погибшими людьми тех, которых сами толкнули в преступление. Ибо что произвело багаудов, как не наши несправедливости, бесчестье администрации, их разбой и грабежи тех, которые обратили название государственных повинностей в наживу своей собственной корысти, из податных раскладок сделали свою добычу, которые, наподобие хищных животных, стали не управлять людьми, но пожирать их, стали кормиться не только тем, что можно содрать с них, чем обыкновенно довольствуются разбойники, но, так сказать, кровью растерзанных. Отсюда и произошло то, что люди, доведенные до петли, убитые разбоями судей, начали быть как бы варварами, потому что им не позволено было оставаться римлянами; они должны были защищать, по крайней мере, жизнь, так как видели себя совершенно лишенными свободы.
А теперь, разве не делается то же самое, что делалось тогда; разве тот, кто еще не сделался багаудом, не вынуждается к тому, чтобы им сделаться? Что касается насилия и несправедливости, – то их достаточно для того, чтобы принудить их хотеть этого, только их глупость, огрубелость и потеря всякой силы мешают тому, что они еще не сделались ими. И чего другого могут хотеть бедняки, которые терпят постоянное,
