плохо.
Здесь всё было пропитано развратом. Содом и Гоморра отдыхают — здесь даже Лот не сохранил бы целомудрия, но только не Калугин… Он даже не смотрел на сцену, а так же ему было совершенно плевать на откровенные наряды отдыхающих девиц, потому что он, как сокол, парящий в небе, высматривал лишь добычу, и она неизменно появлялась в зале.
Когда люди напиваются, то с упорством комолого быка ищут проблемы и всегда их находят. В клубе «Метелица», как правило, на их пути становился Калугин, наш великолепный тореро, если они сами раньше времени не обламывали себе рога.
Однажды произошла ситуация, которая меня поразила, а началась она с того, что за соседним столиком расположилась приблатнённая троица, — это были какие-то «пиковые», которые думали про себя, что они очень крутые. Они вели себя вызывающе: нагло обращались с официантками, комментировали выступление артистов, орали, свистели, на всё происходящее смотрели с презрительным апломбом, крутили своими хищными орлиными мордами в поисках добычи и таращили на девушек свои круглые чёрные глаза.
Двое были молодые и очень крепкие (один из них был натуральный «шифоньер»), но был среди них старый, матёрый и седой как лунь. Он разгуливал по залу походкой хозяина, вывалив из-под ремня обвислый животик. Я понял по выражению его лица, что всех вокруг он за людей не считает. По всей видимости, это был какой-то криминальный авторитет.
Андрей Григорич долго их не трогал, словно отмерял для себя общее количество их наглости и хамства, но я видел с какой запредельной ненавистью он смотрит на них… И когда старый матёрый урка, небрежно оттолкнув официантку, гневно замахнулся на неё растопыренной пятернёй, Калугин в три секунды оказался в эпицентре событий. Двое его крепких охранников подоспели только через несколько секунд. Разгорелся конфликт. Чтобы не привлекать внимание присутствующих, этих уродов вывели из зала, и разборка продолжилась в фойе. Я тоже туда выскочил — из любопытства. Шумели долго. Абреки называли какие-то имена и крутили у него пальцами перед носом. Короче, «распальцовка» была знатная: кавказцы умеют это делать.
— Рассчитались с официанткой, — спокойно сказал Андрей, прекратив длинный горячий монолог, — извинились, и сделали так, чтобы я вас больше никогда не видел. А своему Карену передайте, что я готов с ним встретиться в любое время.
— Э-э-э, — блеял как баран старый урка, — жалко мне тебя… Молодой ты ещё.
— Себя пожалей, — сухо ответил Калугин, — тебе уж точно недолго осталось.
Я понял, что конфликт исчерпан, и решил сходить в туалет. Я запер кабинку на щеколду и встал ногами на унитаз… Через минуту открылась дверь и вошли двое. По их голосам я сразу понял, что это абреки. Один был молодой, другой — старый, а третий, по всей видимости, расплачивался в зале.
Молодой тут же прошёлся вдоль кабинок, заглядывая вниз, но моих ног он не увидел. Пока они разговаривали, всё это время я сидел на унитазе, словно горный орёл на вершине Памира. У меня даже ноги затекли. Я слышал, как они мочатся в писсуар…
— Я его маму ебал! — горячился молодой. — Он у меня землю жрать будет и кровью своею запивать!
— Надо звонить Хадже! Пускай высылает бригаду! — продолжал горячиться он, и даже голос срывался на фальцет от гнева. — Увезём его прямо сегодня… Я ночью не усну!
Даже мне стало страшно от этих слов, и я понял, что это натуральные демоны, жестокие, беспощадные, вероломные.
— Угомонись, — услышал я хрипловатый голос старого (меня удивил тот факт, что они разговаривали между собой по-русски). — Сейчас не то время, чтобы шашкой махать. Сейчас по-тихому решать надо. Немного подождём. Я его пробью через ментов. Всё про него узнаю. А потом глотку ему перережем… Вот и всё.
— Я спать не смогу! Я локти грызть буду! — орал молодой.
— Заткнись… мальчик мой, — ответил ласково старый, и они вышли из туалета.
Я спрыгнул с толчка, натянул штаны и побежал в клуб, чтобы сообщить об этом разговоре Калугину. Я начал со слов: «Андрей, мне кажется, тебе надо принять какие-то меры предосторожности», — а потом рассказал ему о том, что готовят эти звери; слово в слово передал. Он смотрел на меня совершенно спокойно, и ни один мускул не дрогнул у него на лице.
— Что собираешься делать? — спросил я.
— Ничего, — равнодушно ответил он.
— Андрей, они тебя грохнут! Будь уверен! Это полные отморозки! — возмутился я.
— Послушай, Эдуард, — сказал он, подняв с полу свинцово-серые глаза, чуть припущенные уставшими веками, — если бы я боялся подобную шваль, я бы здесь не работал. Ты сказал, что они пробьют меня. Ну и слава Богу. После этого у них совершенно пропадёт желание со мной бодаться. Без отмашки они никуда не полезут, потому что блатные и знают порядки. Эти идиоты ещё не поняли, что их завтра разменяют на пятаки и что они уже не нужны своим хозяевам. Лавина в горах сходит тихо и медленно, но убивает беспощадно. Она несёт ужас и смерть.
— У меня даже — мурашки по спине, — прошептал я, глядя на него завороженным взглядом, словно кролик на удава; он действительно обладал какой-то гипнотической силой.
— Ты за меня не переживай. Всё будет хорошо, — сказал он тем же убаюкивающим голосом и похлопал меня по плечу. — Иди лучше жену развлекай. Вон она, голубушка, отработала и в зал вышла… Ищет тебя взглядом.
— А может, тебя? — спросил я в шутку.
Он улыбнулся по-доброму, по-отечески, с глубокими морщинками вокруг глаз, что случалось крайне редко, потому что чаще всего он был желчным и злым. Это был самый настоящий волк-одиночка, скитающийся во тьме.
Я шёл к нашему столику и думал, — Ленка уже махала рукой, увидев меня издали, — думал о том, что, по всей видимости, ему нечего терять, поэтому он ничего не боится. На войне у него выгорели рецепторы страха.
Всю ночь я размышлял на эту тему и пришёл к выводу, что Калугин больной на всю голову, что он несчастный человек, совершенно одинокий и опустошённый. Была в нём какая-то чёрная дыра, сквозь которую просвечивали звёзды.
И вот мы едем в Псебай. Над горным хребтом взошло маленькое размытое солнце. Проехали Туапсе. Развернулись на Майкоп. Мне
