– Я безоружен, – заметил шериф, приподняв руки так, чтоб Абита могла их видеть.
– Мне все равно. Еще шаг, и я тебя пристрелю.
– Абита, против троих у тебя нет ни шанса. Одумайся, убери ружье.
– Уж лучше погибнуть здесь, сию же минуту, чем терпеть пытки и быть повешенной стаей лживых святош и наветчиков!
– Абита, прошу, давай без лишних сложностей. Обещаю: судить тебя будут честно. Ты меня знаешь, я свое слово держу. Все сделаем, как по закону положено, и тебе дадут шанс оправдаться. Ну, что скажешь?
– Скажу, что не такая я дура. Прочь с моей земли, Ноэ Питкин. Не хотелось бы мне стрелять в тебя.
– Ты и не станешь стрелять. Насколько я тебя знаю, ты не душегубка. Пойми: я делаю все, чтобы оставить тебе возможность достоинство сохранить. Пожалуйста, положи мушкет. Не противься аресту.
С этим он вновь неторопливо двинулся к ней.
– Какое еще достоинство, когда тебя судят, как ведьму? Тебе самому не смешно? – прорычала Абита, ткнув в его сторону дулом мушкета. – Остановись, Ноэ, не то пристрелю.
– Нет. В душе ты ведь вовсе не такова.
Еще шаг, еще…
Абита спустила курок. Мушкет с оглушительным грохотом ударил в плечо так, что Абиту опрокинуло с ног.
– А, чтоб тебя! – взвыл шериф. – А, чтоб тебе лопнуть!
Услышав вскрик, Абита подняла голову, села. Шериф Питкин, сидя в пыли, держался за ухо. Сквозь пальцы его сочилась кровь.
Абита заработала шомполом, вгоняя в дуло новый заряд.
– Взять ее! – крикнул шериф.
Оба его помощника сорвались с места и бросились вперед.
С перезарядкой Абита управилась быстро, но тут подбежавший к ней Сэмюэл рванул мушкет из ее рук. Новый выстрел пробил дыру в борту повозки, а Сэмюэл, отшвырнув мушкет, ударил Абиту в висок, сбил с ног и вместе с подоспевшим Моисеем принялся беспощадно обрабатывать ее сапогами. Носок сапога угодил в щеку. Вскрикнув, Абита прикрыла лицо локтями, но следующий удар пришелся по ребрам и начисто выбил из нее дух.
– Хватит! – крикнул шериф Питкин.
Однако его помощники не унимались.
– Оставьте ее! – заорал Питкин, оттолкнув обоих в сторону.
Абита, сжавшись в комок, схватилась за грудь, закашлялась, не в силах сделать ни вдоха. Шериф Питкин, не отнимая ладони от уха, взглянул на нее с сожалением.
– Проклятье, Абита, на кой черт это все было нужно?
Сняв с пояса пару ручных кандалов, он бросил их Моисею.
– Вяжите ее и едем.
Самсон сидел на земле у неяркого костерка. Хозяин пещеры сидел напротив. Тени их тянулись ввысь, к самому потолку, плясали в такт пляске языков пламени поверх множества масок, бесстрастно взирающих на обоих сотнями пустых глаз.
Самсон, не мигая, смотрел на человека, а человек, не мигая, смотрел в огонь.
– Кто ты? – спросил Самсон.
– Ради этого вопроса ты ко мне и пришел?
– Вопросов у меня достаточно, однако вначале ответь, кто ты такой.
Хозяин пещеры насмешливо хмыкнул.
– Никогда не забуду, как много-много лет назад впервые увидел тебя, важно, не хуже всякого бога, расхаживающего по этому миру!
Самсон настороженно сощурился.
– Откуда ты меня знаешь?
– О-о, неужто мы приближаемся к главному вопросу?
– Оставь загадки. Раздражают они – словами не передать.
– Что есть наш мир, как не череда загадок? Мы бьемся над ними, разгадываем их всю жизнь. К несчастью, стоит нам отыскать ответ, загадка сменяется новой, разве не так?
– Я не в игры с тобою пришел играть. Отвечай немедля, не то…
– Не то что? Что ты тогда предпримешь?
– К примеру, – прорычал Самсон, – переломаю тебе кости и сожру твою плоть.
Человек захохотал.
– Прислушайся к себе, и, может статься, отыщешь верный вопрос.
– Кто я? – спросил Самсон.
– Вот! Вот он, тот самый вопрос! Все остальное неважно. И я с радостью помогу тебе в поисках ответа, но прежде вернемся к первому твоему вопросу.
Хозяин пещеры придвинулся ближе к огню, и в отсветах пламени, озаривших резкие черты его лица, Самсон разглядел, что темные линии, тянущиеся сверху вниз, со лба к подбородку, вовсе не краска, а шрамы, а кожа сидящего напротив сплошь усеяна крохотными чешуйчатыми бугорками. Быть может, он только с виду на человека похож?
– Ты меня так и не вспомнил?
Самсон сощурился, пригляделся… Да, да, он помнил, должен был вспомнить, но память об этом человеке, подобно множеству прочих воспоминаний, казалась лишь ворохом разрозненных глиняных черепков, которых никак не собрать во что-либо цельное.
– Пекоты считают меня колдуном, шаманом, а зовут Мамунаппехтом, но это всего лишь имя, а вот они…
Хозяин пещеры с усмешкой указал на множество – куда больше сотни – масок, рядами тянувшихся вдоль стен.
– Все они и есть я. В каждой заключен дух, душа, а я – так сказать, их хранитель, хранитель истерзанных, неприкаянных душ вроде твоей. Я дал им приют, помог укрыться от мук. Теперь они живут со мною, во мне. Я – лишь их совокупность.
Самсон огляделся вокруг. Маски, маски, маски… одни невелики, будто детские лица, другие совсем крохотны, точно мышиные мордочки, еще около полудюжины – с медвежью голову величиной… Слова человека казались пустой похвальбой, однако, глядя на маски, Самсон вдруг услышал шепот, донесшийся откуда-то издали. Еще миг, и этому шепоту вторил целый хор голосов. Голоса духов звучали все громче и громче, вихрем кружили под сводами подземелья, буйным ветром пронизывали насквозь все его существо. Почуяв их скорбь, их печаль, Самсон задрожал всем телом.
– Я не пекот, – продолжал Мамунаппехт. – Я куда старше пекотов. Я пришел сюда вместе с великими льдами. Но пекоты так глупы, что позволили мне остаться здесь в обмен на жалкие амулеты да пустячные хитрости. Конечно, я помогаю им, чем могу… однако их время вышло, – хихикнув, добавил он, – да и обличье это порядком мне надоело. Пора, как обычно, двигаться дальше. Быть может, подыскать себе место среди этих новых людей, из-за великого моря.
Однако Самсон, почти не слыша его, не сводил взгляда с масок – вернее, с одной из них.
– А-а, – протянул шаман, – вот ты и нашел ее. Может статься, ты помнишь куда больше, чем думаешь.
Основой маске служил почерневший от копоти череп – огромный олений череп, обрамленный мохнатой шкурой. Темя его венчали обугленные ветвистые рога, на лоб ниспадало нечто вроде паучьих тенет, свитых из длинных, спутанных прядей шерсти. Еще маску украшало множество знаков. Один из них – глаз, нарисованный между пустых глазниц – был Самсону знаком. Точно такой же красовался на стене ямы, где он пришел в себя.
