я этой ногой раздраженно дрыгаю. — Ты начал! Зачем-то же ты начал.
— Я могу ошибаться, — огрызается Джо, явно досадуя, что мои мама и папа сообразили меня настолько упрямой.
Да что он там вообще за секреты-то хранит?
— Я тоже могу, — задумчиво замечаю я, — Джо, кто угодно может ошибаться. Ты, я, мистер Пейтон — и тот тоже может. Но я в любом случае предпочту знать всю информацию о мужчине, с которым у меня что-то наклевывается.
— Зря я вообще заговорил об этом, — тихо выдыхает Джо и запрокидывает голову, касаясь затылком спинки кресла, — не стоило вообще поднимать эту тему.
— Джон Миллер, — я уже рычу, отчаянно желая укусить этого паршивца за какое-нибудь очень чувствительное место, — если ты не прекратишь отмалчиваться сию же секунду, я сама с тобой разговаривать перестану.
— Тебе слабо, — не очень уверенно парирует мой друг, и судя по встревоженным глазам — все-таки эта угроза возымела на него какой-то эффект. У меня есть надежда таки получить сегодня эту чертову тайну.
Мне слабо? Ой ли? — я безмолвно задираю бровь, производя на свет самую пакостную из всех своих улыбочек. Это было безотказное средство довести до белого каления Ханни, папу и еще десяток подружек по курсу современного искусства в Университете. Я практиковала эту пытку не один год.
Вот и сейчас, собрав в кулак весь свой героизм — его нашлось немного, — я невозмутимо поднимаюсь с кровати и тащусь к столу. Сажусь за него, притягиваю к себе ручку и стопку чистых листов. Обычно я набрасываю на них эскизы, но для отчета они тоже годятся.
Чувствую себя просто дьяволицей сейчас. Потому что пристальный взгляд Джо на моих лопатках я очень хорошо ощущаю. Прям очень!
Он выдерживает двенадцать минут. Кремень!
Потом он поднимается с кресла и шагает ко мне, роняя свои ладони мне на плечи и прочувствованно сообщает.
— За все триста с лишним лет в Чистилище я не встречал такого упрямого, такого вредного и такого несносного архангела как ты, Агата Виндроуз.
— Это капитуляция? — я разворачиваюсь к нему, благо табуретка без спинки этому способствует. А потом у меня в голове щелкает. — Триста лет? Тебе?
Джо задумчиво кивает, а потом садится на мою кровать. Некоторое время он молчит, и я уже начинаю думать, что это в общем-то и вся положенная мне информация, потому и решаюсь задать еще один наводящий вопрос.
— Получается, ты знал Генри… При жизни?
Смелая гипотеза, конечно, но если сличать даты — то связь все-таки можно найти.
— Ну, — Джо морщится, и трактовать эту эмоцию у меня получается с трудом — в ней все, от некоторой гордости до откровенной досады, — честно говоря, я гораздо ближе знал его жену. Очень-очень близко знал, понимаешь? Хартман служил врачом на военном корабле, и его постоянно не было дома.
— О! — только и получается ответить мне, когда я понимаю. — А он был… в курсе вашего, кхм, знакомства?
— Ну… — Джо неловко касается затылка, так, будто там у него есть шишка, — в определенный момент он об этом все-таки узнал. Вернулся слишком внезапно, из-за ранения. И… Я недолго после этого прожил. Минуты две.
— О!! — рассказ постепенно заходит в такую степень, что я аж теряюсь в том, о чем именно мне спрашивать. — Как?
— Ну… — определенно это короткое слово становится словом этого вечера. Джо явно не в своей тарелке, делясь такими подробностями своей жизни, — у меня оказалась очень хрупкая черепушка. Не выдержала встречи с кочергой…
— Вау, — это на самом деле неэтично — восхищаться вот этим, но я честно не нарочно…
— Да уж, — Джо упрямо трет затылок, будто снова ощущая ту звонкую встречу с кочергой, — его жена кстати прожила немногим дольше. Минут на пять. Её он придушил…
— Как Отелло, — невольно ляпаю я, попутно вспоминая, к какому именно веку относится эта пьеса Шекспира. А то может, он того — вдохновился?
— Сходство определенно имеется, — Джо невесело ухмыляется. Впрочем — обстоятельства смертей всегда тема щепетильная для любого лимбийца. Попроси кто-нибудь вспомнить меня ту аварию, в которой я перестала быть частью обычного мира — мне тоже гарантированы пара дней паршивого настроения. Так что сейчас мне даже неловко, что я все это потянула из Джо.
— И все-таки, Джо, это ведь было кучу лет назад, — замечаю я, — какое отношения все эти предания имеют ко мне и Генри сейчас? Он опасен? Это я и так знаю. Боже, мне кажется, мистер Пейтон это у меня на лбу выжжет, чтобы я не забывала об этом.
— Хартман пришел в Лимб через два года после меня, — Джо говорит отстраненно и глядит мимо меня, в окно, хотя если честно — любоваться там не на что. Просто небо. Много чистого светлого, еле голубого неба, — и пришел он уже с таким длинным списком грехов, что его сразу отправили на верхний слой, к особо тяжким. Тут мы пересеклись снова…
— А что ты делал на верхнем слое? — вопрос бьет не в бровь, а в глаз — у Джо нервно дергается уголок рта. — Если ты соблазнил одну замужнюю женушку — это ведь недостаточно, чтоб тебя держать среди тех, кто смертные грехи совершал.
— Я разве сказал, что соблазнил только одну? — чуть опустив ресницы уточняет Джо. — Если так, то прошу прощения, Рози, это было заведомой неправдой.
— Не одну? — эта история становится все интереснее, и я аж ерзаю на своей табуретке от нетерпения узнать подробности. — А сколько же? Двух? Трех?
По лицу моего друга проскальзывает все то же странное выражение лица, какое бывает, когда припоминаешь то, чем не очень гордишься, но что все равно причиняет удовольствие.
— Я не помню точное количество, Рози, — и все же от ответа он уклоняется, хотя глаза на краткий миг становятся мечтательными, — у меня был большой приход, и красивых замужних горожанок было предостаточно.
— Прихо-о-од! — еще интереснее. — Ты был священником? Преподобным? Боже, Джо, ты серьезно?
Моим глазам уже рисуется картинка. Темная сутана, белый край альбы на горле, и эти хрустально-голубые глаза, пронизывающие тебя до самой души. Бо-о-оже, да, я представляю, насколько часто к нему хотели сходить…на
