— Давай-ка примерь.
— Ты думаешь?..
— Разумеется, — говорит Семийон. — Нам не терпится посмотреть на тебя в этом облачении.
Он заговорщицки улыбается Марилен, пока Сильвен перекидывает на согнутой руке брюки и куртку.
— Куда пошел? — спрашивает Семийон.
— Я… в спальню.
— Тоже мне, красная девица. Не стесняйся! Он у вас всегда такой?
— Всегда, — шутит Марилен.
Сильвен смущен, счастлив и ворчлив в одно и то же время. Он сердится на них. Он сердится на себя за то, что сердится на них. Он чувствует себя смешным в этих брюках-юбке, которые топорщатся вокруг ног.
Семийон раскурил трубку и отклонил голову, как бы присутствуя при показе мод. Марилен восседает на подлокотнике.
— Что-то не так — материя топорщится вокруг левой лодыжки, — замечает Семийон. — Как ты считаешь?
Он обратился к Марилен на «ты», но тут же спохватился:
— Прошу прощения. На работе я со всеми на «ты». Ты не против?
— Да нет же, нет, — спешит заверить его Марилен.
— Шинель ему великовата, — продолжает Семийон.
— Ее несложно подогнать по фигуре, — успокаивает Марилен.
Они принимаются обсуждать эту проблему, как два профессиональных портных. Сильвен стоит перед ними неподвижно, с глупым видом. Манекен, да и только. Как ему хотелось бы остаться одному перед зеркалом и деталь за деталью выстроить образ своего персонажа.
— Поворачивайся, — велит ему Семийон, — только не спеша. Брючный пояс пришелся тебе явно выше талии. Ладно, сойдет и так. Теперь шинель. Очаровательно! Но со спины она висит. Марилен, у тебя найдутся булавки?
Та бежит в гостиную.
— Примерь-ка кепи, — требует Семийон. — Да нет же, опусти чуточку набекрень. Как Габен… помнишь, в фильме «Сердцеед»? Вот-вот. Отлично!
Марилен возвращается с булавками. Отложив трубку на письменный стол, Семийон опускается на четвереньки.
— Передай-ка мне булавки.
Он медленно ползает, носом касаясь пола, и разговаривает, приоткрывая только уголок рта, как арестант.
— Стой прямо. Тут что-то неладно.
— Вы чересчур укоротили, — замечает Марилен.
И вот она тоже садится на корточки. Сильвен не осмеливается наклонить голову и посмотреть, что у них получилось. Они ползают вокруг его ног, обмениваются советами, позабыв о нем и думать. Забавляясь, как два приятеля.
— Я укололся, — пришептывает Семийон. — Задал же он нам задачу, черт полосатый.
— Осторожно, — молит его Марилен. — Вы колете мне пальцы. Складка выше.
Наконец они отстраняются от Сильвена и по-портняжьи усаживают на паласе.
— Хорош герой — ничего не скажешь, — оценивает Семийон. — Ничего удивительного, если ему всю дорогу везет.
Вскочив на ноги, он хватает двумя пальцами материю, с тем чтобы растянуть шинель во всю ширину.
— Все дело в том, — объясняет он Марилен, — что парень спрятан в пальто, как тореадор за своей мулетой. Бык уже не знает, где же он. Пули тоже. Они наудачу решетят пальто и всякий раз мимо.
— Вы ни во что не верите, — выговаривает ему Марилен.
— Ошибаетесь, моя дорогая. Я железно верю в этот фильм. Мы вылезем из кожи вон, лишь бы попасть в «номинацию»[41], как выражаются на голливудском жаргоне. Ступай, сынок. Поглядись в зеркало.
Он дружески хлопает Сильвена по заду, как будто подбивая на перевоплощение.
— Присоединишься к нам в столовой, — бросает Марилен. — Вы не откажетесь с нами перекусить? — обращается она уже к Семийону.
— И даже основательно поесть, — снисходит тот. — Я еще даже не пил кофе — забыл купить. Такова участь несчастных холостяков.
Сильвен прикрывает за собой дверь в ванную. Там висит зеркало, в котором человек в красном облачении отражается во весь рост.
— Бурназель, — бормочет он.
Глядя на себя в костюме очередного персонажа, Сильвен всегда волнуется. Он словно меняет кожу. Его мечта постепенно материализуется. Он начинает шевелиться, проверяет зрение, ощупывает рот, щеки. Бурназель оживает в своем облике — в красной шинели, которая вошла в легенду. Подобно Лазарю, он движется в царстве теней. Раздвинув полы, чего доброго, увидел бы еще на своем животе рубцы, а точнее, стигматы добровольного мученика. И к нему приходит желание сопротивляться противнику, вознамерившемуся его обесчестить. Личность, подобная Бурназелю, не капитулирует. Сильвен всматривается в свои глаза. Он силится распознать свою подлинную душу и говорит ей, сосредоточившись всем своим существом: «Я не позволю им превратить меня в посмешище!» И поскольку мальчишество всегда соседствует в нем с волнением, прикладывает руку к козырьку, отдавая честь самому себе.
Заметив Сильвена в тот момент, когда он возвращается за своей одеждой в кабинет, Берта так и застывает на месте.
— Как же вы хороши собой, мсье! Мадам должна вами гордиться. А что мне делать с этим?
Она протягивает Сильвену пакет. Не иначе как подарок. Бывало, он получал массу подарков — портсигары, зажигалки, часы-браслеты. Он разыгрывает пресыщенность перед Бертой, которая все еще смотрит на него восторженными глазами.
— Положите в прихожей. Вскоре последует много других. Не стоит беспокоить меня по мелочам.
— Чья это форма? — интересуется горничная, проводя ладонью по шинели.
— Спаги[42].
На пороге столовой появляется Семийон с сэндвичем в руке.
— Пойду переоденусь, — докладывает Сильвен.
— Не надо, давай приходи как есть, мы на тебя еще не нагляделись. Клянусь, вдвоем вы способны произвести настоящий фурор.
— Вдвоем?..
— Ну да — ты и твой соперник. Забыл, что ли? Он будет одет в точно такую же униформу. Я только что пересказал наш сценарий Марилен.
Он усаживается на место, отхлебывает кофе.
— Она полностью согласна. Она, Даниель и ты — оживший роман. И я воспользуюсь им! Разумеется, Даниель пока что для нас недостижим. Даже если бы его и освободили из-под стражи, думаю, он отказался бы от роли. А жаль! Но он нам сейчас и не потребуется. Есть Марилен, которая опишет ваш любовный треугольник, расскажет нам все и без него. Понимаешь, главное для меня — узнать все подробности про вашу молодость: как вы встретились, что толкнуло Марилен вначале к Даниелю, а потом к Сильвену. Тебе это неприятно?
