Глава 1
«Дорогой друг!
Вам все-таки, значит, удалось меня разыскать. По воле Провидения, говорите? Возможно. Только не подумайте, будто я вознамерился скрыться в Париже. Нет. Просто захотелось раствориться в толпе… исчезнуть и попытаться начать все с нуля. Вот почему я сознательно порвал все прежние связи. Разумеется, следовало прийти к вам, моему духовному наставнику в течение стольких лет, и поделиться своими сомнениями и переживаниями, да вот беда, я знал наперед все ваши советы. И понимал — пустое! Судьба и так неласково обошлась со мной, зачем же усугублять тоску тягостными минутами прощальной встречи, что неизбежно восстановило бы нас друг против друга. Я предпочел уехать украдкой — побег так побег. Между прочим, мне не нравится, когда Провидение, как вы изволили выразиться, вмешивается в мои дела. Простите, вырвалось в сердцах! Не обижайтесь: я злюсь на самого себя. Злоба всегда точит душу тех, кому не выпала удача родиться шизофреником. Но посудите сами: лишь малая частица моего „я“ стойко держится, невзирая на все потрясения, на которые я себя обрек, а тут приходит ваше письмо и заставляет еще сильнее накрениться и без того шаткое сооружение. Так что теперь я пребываю в растерянности: то ли радоваться, то ли сердиться. Однако, похоже, радость — несмотря ни на что! — берет верх.
Вы правильно сделали, что даже не заикнулись о прощении. Это прозвучало бы оскорбительно. Вы просто распахнули передо мной дружеские объятия, и теперь, вполне может статься, я во всем исповедуюсь вам, раз вы заверяете, что готовы выслушать и понять меня. Впрочем, немудрено, ведь пролетело целых десять лет. Десять лет — достаточный срок, чтобы осуждение переросло в любопытство. Но главное — уж если ваш приятель наткнулся на меня у дома, где я живу, и не преминул поведать вам об этой случайной встрече, то, кто знает, может, здесь и впрямь кроется нечто большее, нежели счастливое совпадение. Очень хочется увидеть в этом событии доброе предзнаменование — пусть еще и весьма робкое — грядущих перемен, способных сделать мою жизнь менее безотрадной. Ведь иногда так необходимо излить кому-нибудь душу!
Я во всем признаюсь как на духу. Тем более что времени у меня, к сожалению, хоть отбавляй! Уже несколько месяцев, как сижу без работы. Ну да об этом после, пока мне лишь хочется поблагодарить вас. И хотя, разумеется, я нисколько не виноват в моем нынешнем положении, как приятно и трогательно было услышать подтверждение этому из ваших уст. Еще раз спасибо.
Сердечно обнимаю вас,
Жан Мари Кере».
«Дорогой друг!
Я намеренно выждал четыре дня. Чтобы успокоиться. И рассказать по возможности все как есть. По крайней мере, без всякого снисхождения к себе, а главное — без прикрас. Да, вы правы, я разуверился. Это произошло внезапно. Случаются порой откровения или озарения, подобные вспышке молнии, кажущиеся со стороны невероятными. Точно так же, как иногда мореплавателей подстерегают, говорят, кораблекрушения, происходящие чуть ли не в считаные мгновения. Разом пропадает горизонт. То, что только недавно мнилось лучезарной истиной, вдруг оборачивается унылым и безысходным фактом, от которого никуда не уйти, не деться. И ты видишь лишь изнанку мира. Нет, гораздо хуже: неожиданно обнаруживаешь, что другой, лицевой стороны у него никогда и не водилось. Вот и мне довелось испытать подобное. Был вечер, воскресный вечер… Я мог бы назвать точное число и даже час — настолько случившееся живо врезалось в мою память.
По телевизору шла передача о животных. В тот день я порядком устал, а потому лишь рассеянно следил за тем, как шлепал бегемот по мелкой илистой воде. Внезапно камера оператора отыскала небольшое стадо зебр, щипавших траву неподалеку от берега. Должен признаться, я обожаю зебр за их живость и невинный вид. Есть что-то удивительное, на мой взгляд, в этих животных, этакое толстощекое и шаловливое, одним словом — детское. Время от времени зебры поднимали голову и прислушивались, тревожно двигая ушами, но затем, успокоенные, продолжали трапезу. И никто из них не замечал львицу, притаившуюся в кустах.
Я будто сейчас вижу этого изготовившегося к прыжку зверя. Каждая его жилка дышала убийством. Безумная жажда крови заставляла дрожать напрягшиеся мышцы, глаза метали плотоядные взгляды, сулившие лишь одно — смерть. Внезапно, должно быть почувствовав опасность, зебры разом сорвались с места и бросились наутек. Хищник метнулся за ними вдогонку, наперерез, и мигом отсек одну от стада, тут же скрывшегося из виду за облаком пыли. Стало очевидно, что преступление не замедлит свершиться. Мне, безусловно, не впервой было наблюдать за подобной сценой, и нельзя сказать, чтобы раньше я испытывал при этом какое-то особое волнение. Но в тот вечер я следил за происходящей на моих глазах погоней с необъяснимым ужасом. Догнав зебру, львица вцепилась в ее круп когтями и, повиснув, повалила на землю, метя клыками в горло жертвы. При этом глухо, утробно рычала от избытка наслаждения. Камера вначале поползла кругом сцепившихся в клубок животных, а затем выхватила крупным планом голову зебры: забавная щеточка белесой шерсти между ушами, а главное, ах ты боже мой, главное — глаза! В них отразилось небо, где уже кружились стервятники, а затем длинные — девичьи! — ресницы дернулись в последний раз. На экране появилась бившаяся в судороге нога, но тут же начала медленно расслабляться и вскоре замерла окончательно. Это была уже не зебра — мясо! Львица ловко перевернула с бока на спину обмякшее тело, к черно-белой штриховке которого теперь прибавились кровавые полосы, и одним движением клыков вспорола еще теплое брюхо. И, словно охваченная оргазмом, сладострастно изогнула спину.
Сердце мое бешено колотилось, а я силился понять, какое же чувство всколыхнулось во мне: отвращение, страх, бунтарское неприятие увиденного, нежелание смириться с очевидным?.. Как вам объяснить?.. Слова огненными пчелами роились в моем сознании: „…смерть… Ни за что… Я говорю: нет и нет…“
Вы наверняка решите, что виной всему моя мимолетная слабость, разве, мол, в силах агония какой-то там зебры опровергнуть логические доводы метафизики. Мне так и мерещится ваш голос: „Существующее на земле зло — дело рук человека. Мир до его появления пребывал в полной безгрешности…“ И так далее и тому подобное. Но почему-то все мыслители, как прошлого, так и настоящего, упорно не желают замечать, что животному миру свойственно испытывать удовольствие от убийства. А именно эта правда вдруг и открылась мне в ошеломляющем озарении. Когти, клешни, клюв, челюсти, жало — не что иное, как инструменты пыток. Они причиняют прежде всего боль и лишь потом вызывают смерть. И зрелище мучений жертвы доставляет радость хищнику. Я это видел. И помню, как смотрело умирающее животное на такой родной и любимый мир: саванна, небо, ветер, играющий в траве… Почему? Почему вдруг всему настает конец?
Если Бог действительно существует и присутствует во всем, что окружает нас, то он не может не слышать доносящийся отовсюду хруст переламываемых костей, разрывающий как днем, так и ночью тишину на этой кровожадной планете. Вечно жующей планете. Испытывающей гнусный восторг насыщения. Да разве победа хищников не предвещала, не приближала столь же жестокую победу человека? От амебы до солдата-наемника все хороши, невинных нет! Я в этом отныне нисколько не сомневаюсь. И даже не намерен впредь рассуждать и спорить на эту тему, поскольку, поверьте, долго сопротивлялся, прежде чем смирился с выводом. Я брался решать проблему страдания и боли на земле и так и эдак, но всякий раз перед моим внутренним взором возникали шальные глаза затравленного животного.
