так, — сказала Грета, ставя на стол кружку с тёмной жидкостью и кладя подле неё тряпицу. — А то, что ты рисуешь, и есть механизм, внутри которого господин Ульфгар держит яйцо?
— Верно, так и есть. Мне осталось придать изображению старый вид, чтобы правитель поверил, что рисунок сделан не сегодня.
— А затем?
Хвостатый поморщился.
— А затем… Ох, Грета. Затем, боюсь, я оболгу человека, и если мне поверят, ему не жить. Я и выбрал-то плохого, жестокого, только чувствую себя таким же злодеем. И чем дальше, тем меньше решимости пойти на этот шаг. Как же всё это мерзко, гадко! Вот бы Эдгард нашёл способ привести сюда пернатых из третьего мира, чтобы они навели порядок. Или пусть раздобудут древесину и тот, кто готов, покончит с Ульфгаром. Я всем сердцем желаю этому гаду смерти, и прихвостней его мне не жаль, вот только не могу я своими руками!..
— Тогда, может, просто убежим? — предложила Грета. — Деньги есть, отец оставил достаточно. Я бы с радостью ушла из этого города. Знаешь, как они посадили меня в темницу?
Ковар помотал головой.
— Так слушай: в лавку зашла покупательница. И до того долго подбирала букет, что за нею собралась очередь. Требовала заменить то один цветок, то другой. Этот ей не подходил, тот казался несвежим. Несколько раз она порывалась расплатиться, при этом её туго набитый кошелёк видели все в лавке, но затем возвращала деньги в сумочку и просила заменить ленту, бумажную обёртку, добавить ещё веточку. У меня уже голова шла кругом. И вдруг она как завопит на всю лавку, что кошелёк пропал! Двери тут же заперли, и посетителей, несмотря на возмущение, обыскали. В какой-то момент я почувствовала тяжесть в кармане. Кошелёк подбросили мне, и я до сих пор не поняла, кто и когда это сделал. Так что в темницу меня садили по обвинению в воровстве, вот так-то. Соседи теперь не здороваются, о возвращении в лавку можно и не мечтать.
Грета горько усмехнулась.
— Когда меня выпускали, предупредили, чтобы не болтала много. Так что имя мне не очистить, да и не станет слушать никто. А господину Ульфгару на руку, чтобы истинных причин никто не знал.
— Вот же гад проклятый! — зло сказал Ковар, ощущая, что ненавидит теперь правителя ещё больше.
Мало того, что занимается гнусными делами, так ещё и очерняет невинных. И ведь что они сделали ему плохого? Выполняли всё, чего он требовал, так хорошо, как только могли. Но господин Ульфгар, похоже, не из тех, кто умеет быть благодарным. Он лишь берёт, принимая это как должное, а затем люди превращаются для него в отработанный материал, от которого он избавляется без жалости.
— Я за всё ему отомщу. Клянусь, Грета, я приложу все усилия, — пообещал Ковар. — Пусть это непросто, но я каждый день, каждую минуту буду думать, что могу сделать, и я придумаю.
— И если я чем-то смогу тебе помочь, только скажи, — мрачно произнесла Грета. — Потому что прежде никогда я не ощущала столь сильной ненависти, и если она не найдёт выхода, кажется, я взорвусь.
— Если найдётся дело, которое ты сможешь выполнить, не подвергая себя опасности, я, конечно, скажу, — кивнул хвостатый.
Тут в дверь застучали.
Грета охнула — неясно ещё, кто пришёл, а вид у неё был не тот, чтобы принимать гостей.
— Я открою, — сказал Ковар, сворачивая рисунок, — а ты пока поднимись наверх. Думаю, ничего страшного не случится, если дверь отопру я.
Оказалось, пришёл Гундольф. Он запыхался — поспешил сюда, наверное, сразу, как освободился.
— Ковар, ты? — спросил гость удивлённо, и в тоне его прозвучали нотки недовольства. — Ты-то чего сюда заявился?
— Проходи, — посторонился хвостатый. — Меня сам правитель послал, чтобы доложить о судьбе мастера.
— А, и я уж слыхал, что у бедняги сердце не выдержало. Ну, что поделать — возраст. Моему отцу и поменьше лет-то было, когда его не стало. А где Грета?
— Наверху, скоро спустится. Она ещё слаба после болезни, и ей бы не гостей принимать, а в постели лежать.
— Во, об этом самом я и тебе хотел сказать. Слышь, Ковар, тебе здесь больше делать нечего. Когда ты у мастера был учеником, это одно, а оставаться наедине с его дочерью — совсем другое. Ты ж не хочешь, чтобы сплетни всякие пошли?
— Сплетни? А они и так ходят, — криво усмехнулся хвостатый. — Ты вот слышал, что Грету, оказывается, сажали в темницу по обвинению в воровстве, а?
— Ну, слышал, — подтвердил Гундольф. — Как по мне, господин Ульфгар это здорово придумал. Теперь никто и не догадается, что это она из-за отца там была.
— Здорово?! — даже зашипел от злости Ковар. Он надвинулся на товарища, и тот попятился, даром что был почти на голову выше. — Здорово, что о Грете теперь невесть что болтают?
— Поболтают и забудут, особенно если ты рядом с ней крутиться не будешь. А что, прикажешь, чтобы господин Ульфгар про свои тайные дела докладывал всем и каждому? Понимать такое надо! И если кто пойдёт на небольшую жертву, что ж, можно даже гордиться, что это ради помощи самому господину Ульфгару.
— Да ты совсем дурной, что ли? Не видишь, что правитель — злой человек?
— И ничего я не вижу, — упрямо сказал Гундольф, — а вижу только, что к зиме получу повышение, а буду стараться, ещё через год меня в тёплое местечко возьмут, привратником. И не нужно будет больше грязь месить да по закоулкам шастать, опасаясь нарваться на нож. Так что очень даже хорошо живётся людям при правителе Ульфгаре, ну, тем, которые усердно работают. А ты неблагодарный, тебя сам правитель на работу взял, так ещё на него и наговариваешь!
В это время спустилась Грета.
— Здравствуй, Гундольф, — устало сказала она. — Проходи. Голоден?
— Да, я это… вместо ужина сразу сюда. Ох, Грета, как жаль, что с отцом твоим такое приключилось! Если тебе какая помощь нужна, только скажи.
— Спасибо. Ты проходи.
Гундольф умял целых две миски супа. Ел он молча, сосредоточенно, не отвлекаясь.
— Ох и вкусно ж ты готовишь, Грета, — наконец сказал он, сыто икнув, и отодвинул пустую миску. — Повезёт тому счастливцу, чьей женой ты станешь.
— Это Ковар готовил, — ответила девушка с лёгким ехидством. — Его благодари.
— Ох, ну… ты же ведь и сама тоже стряпать умеешь, — сконфуженно произнёс здоровяк. — Вчера при мне готовила. Так что я свои слова назад не беру.
Гундольф посидел ещё немного, но беседа не клеилась. Так что вскоре гость поднялся с места.
— Ну, пора мне, — сказал он, — не то перед
