Очень плохая. Я не повторю эту ошибку. Мое тело холодеет, когда я думаю об этом.
Ты не можешь касаться, слышать или чувствовать их. Галлюцинации Шарля Бонне. Но, конечно, даже врачи иногда ошибаются.
Меня заметает что-то белое. Пепел моей жизни. Нет, снег. Идет снег. Я чувствую, как кто-то трясет меня, и уже готов закричать. Теперь Ребекка может меня касаться?
– Эй, – говорит голос Харпер. – Пойдем внутрь.
Даже если она убийца, я ужасно рад видеть живого человека. Я льну к Харпер, пока мы идем в дом.
– Я понимаю, что все это прозвучит безумно, – начинаю я. У меня в руках дымится кружка кофе.
Я прав, так и выходит. Харпер смотрит на меня тем же взглядом, которым я смеряю студентов-двоечников, когда они нелепо врут, чтобы получить отсрочку по сдаче курсовой. В нем видна жалость.
– Ты говоришь, что тебя преследуют персонажи из книги.
– Из книги Ская! – с отчаянием подтверждаю я. – И, кстати, не только она. Смотри. – Я подхожу к ящику с приборами. Я начал собирать записки, которые нахожу по всему дому. Я стал вздрагивать при виде этого ядовитого зеленого цвета. – Посмотри. Это его почерк! Они повсюду! Я получаю записки от мертвого человека! Ты можешь это объяснить?
– Они не выглядят особо угрожающими, – замечает она. – Приятного чтения?
– Они злые, – возражаю я. – Вот какие они.
– Ты слишком напряжен. Не думаю, что сидеть здесь в одиночестве – удачная идея.
– Я ничего не придумываю, – шепчу я, снова чуть не плача. – Смотри, – я задираю футболку. Синяк в форме буквы «С» болит сильнее прежнего. – Синяк не бледнеет: он приобрел этот ужасный зеленый цвет, и теперь с ним ничего не происходит.
– Это синяк, Уайлдер.
– Но какой формы! Это же «С»! – Я протягиваю ей записку. У меня трясутся руки. – Форма точно такая же. Это его почерк. Его подпись. Он здесь. Он подписал меня.
Очень тихо Харпер спрашивает:
– На днях ты кидался довольно-таки дикими обвинениями, Уайлдер. С тобой все в порядке?
– Я не знаю. Мне мерещится всякое. Или нет. Я не знаю!
– Раньше это называли нервным срывом. Мне это нравится больше, чем всякие новомодные медицинские словечки. Потому что действительно похоже, правда? Как будто ты срываешься с цепи.
Я не могу поверить, что Харпер права. Потому что, если она права, значит, я по-настоящему слетел с катушек.
– А записки?
– Может, ты сам написал их и забыл. Может, взял с собой старые записки и вытеснил это воспоминание. Может, кто-то над тобой издевается. Я не знаю, но я логически мыслящая женщина и верю, что всему существует логическое объяснение.
– Всему? Даже тому, что твои волосы снова стали рыжими?
– Ты увидел девушку с рыжими волосами, – мягко замечает она. – А остальное додумал. Мы видим то, что хотим видеть, Уайлдер. – Она целует меня в щеку. – Позвони мне, если что-нибудь понадобится, хорошо?
Я провожаю ее до двери. Снег падает на рыже-седые волосы Харпер, кружится вокруг ее лица, и я думаю: какая же она все-таки красивая. Ее волосы подхватывает ветер. В эту секунду они становятся похожи на красное платье, парящее в воде, и я готов закричать.
Я с остервенением шагаю по саду, пока мне в лицо бьет поднявшийся ветер, а ледяной мелкий дождь затуманивает зрение. Вдалеке клубятся облака.
– Давай же, покажи, что можешь, – ору я на небо. Я не перестаю кричать, пока горло не высыхает от злого предгрозового воздуха.
На глади бухты мирно пасутся олени. У них ярко-красные глаза. Небо изрезано жирными полосами цвета индиго.
И я вынужден спросить себя: Харпер вообще была здесь?
Уайлдер, день двенадцатый
Скандар застыл от ужаса, когда наклонился поднять предмет на половике. Это был старый полароид со спящим ребенком. Скандар потянулся к маленькому себе с трогательно прижатым к щеке крошечным кулачком.
Только один человек мог сунуть это в прорезь для почты. Человек, которому он отдал этот снимок много лет назад.
– Уайли, – прошептал он.
А потом почувствовал дыхание у себя на шее.
«Гавань и кинжал», Скай Монтегю
Моя голова, лежащая на холодном металле, слабо пульсирует. Я чувствую, как по мне блуждает холодный взгляд Ребекки, и задерживаю дыхание. Но сегодня у нее другие занятия, потому что она уходит. Я чувствую, как она растворяется, уплывает куда-то в другое место.
Очень холодно. У меня буквально стучат зубы. Свет серый и сумрачный, небо затянуто облаками. Бухта внизу – цвета холодной стали. Солнце опускается. Или, может, поднимается?
Я присаживаюсь, и клавиши печатной машинки радостно подпрыгивают. От них у меня на щеке остаются отпечатки: ровные ряды красных квадратных отметин. Как будто теперь я готов, чтобы на меня легли чьи-то пальцы. Я дрожащими руками расправляю страницы.
Я не помню, как это писал. Кажется, магия сама проложила себе путь в книгу. Или, может, с магии все началось, и это самая худшая вероятность из возможных. Меня не преследуют призраки из книги. Я в книге.
«Можно запереть в книге человека и его душу: сделать тюрьму из слов. Клетку». Скай сказал это когда-то давным-давно. Это прозвучало нелепо, претенциозно. Но что, если он нашел способ сделать это?
Слышу тихий звук у кухонной двери, и мое сердце замирает. Но это просто почта.
Когда я вижу то, что упало на половик, буквально каменею: мое тело превращается в ледяную скалу. Не думаю, что это письма.
Я подхожу ближе, хотя мне этого совсем не хочется. Но я вынужден, потому что таков сюжет, верно? Я обязан делать то, что хочет автор, и никакой писатель не захочет, чтобы сейчас я отвернулся и никогда больше не смотрел на этот кошмар.
Моя голова мирно покоится на подушке, рука подоткнута под щеку, но мое лицо бледное, как в мертвенном свете вспышки. Это ужасно.
У меня дрожат пальцы, когда
