вспышки эмоций, — учти, что я все равно наблюдаю. Считай, что это перестраховка после того, что сделал Стах. Мне нужно держать все под контролем, пока его не найдут…
— Да он где-нибудь на Каймановых островах давно, — усмехнулась Милана. — Вообще, не понимаю, зачем он все это затеял. Бред какой-то…
— У него уже много лет с головой не очень, — проворчал Шамрай, отводя взгляд. Потому что все, о чем хотелось спросить — это как же она ему не сказала? Почему не сказала? Ведь надо было сказать. И наверняка именно это она и прочитала бы в его глазах. — Но Кайманы вряд ли… Адам все еще в Варшаве… вряд ли он не забрал бы сына… блин, не помню, рассказывал или нет… У него ребенок есть, младше нашего.
— Он женился? — удивилась она.
— Да нет. Просто однажды сказал, что у него есть ребенок. Я его и видел-то еще младенцем. Неважно… Важно, чтобы он снова к вам не полез. А то в следующий раз целым не уйдет, порву нахрен, — последнее было произнесено нарочито весело, после чего Шамрай откусил здоровенный кусок пирога, а потом придвинул тарелку к Милане. — Ты нифига не попробовала.
Она отломила кусочек, отправила в рот и улыбнулась.
— Действительно, вкусно. Никогда здесь раньше не была.
— Как нормальная коренная кловчанка. Хотя я бы тоже не был, если бы не жил в соседнем доме. Пашу слишком много, голову поднять не успевал… А однажды в окно выглянул вечером, увидел. Ноги и принесли. Мне хотелось, чтобы тебе тут понравилось.
— Мне понравилось, — довольно промурлыкала Милана и отодвинула от себя тарелку с пирогом. — Но часто сюда лучше не ходить.
— Ну… к старости уже, наверное, можно будет? Ты же не собираешься всю жизнь по подиуму ходить?
— Да я как-то пока и в старость ударяться не собираюсь, — рассмеялась она.
— Ну да… но пока мы еще не старые, отпустишь со мной Даню на осенних каникулах в экспедицию? Это недалеко, чуть севернее Кловска, там у меня небольшой заказ, недолгий, но я чего-то подумал — можно съездить с Данилой, пусть поглядит, чем я занимаюсь.
— Ты ему говорил?
— Нет, сначала хотел с тобой обсудить. Если ему сказать, то он на уши встанет.
— Ясно, — Милана усмехнулась и все-таки стащила еще маленький кусочек пирога. — Ну если он захочет — езжайте.
— Спасибо. Это всего на несколько дней, жить будем в кемпинге, но там тепло. Со связью тоже проблем не будет. И если ему надоест, я в любой момент привезу его домой. Почти как лагерь, только со взрослыми и буровыми установками. У парня лето кое-как прошло, пусть хоть осень нормальная будет.
— Хорошо, — кивнула она, — с его периодом вечного поиска ему, наверное, понравится.
— Ну, учитывая, что мы с юности знали, кем хотим стать, ничего удивительного, что жизнь подбросила нам увлекающегося всем на свете наследника, чтоб медом не казаться, — рассмеялся Назар.
— Мы? — съязвила Милана. — Это я знала.
— А кто тебе про камни заливал? Я со школы хотел, просто… просто Стах случился. Ты знаешь, мне отец как-то сказал, что они и не собирались на меня в суд подавать, это Катерина… сестра старшая, вот она посвоевольничала, в итоге все равно бы разобрались. А я сдуру наворотил. У меня всегда так почему-то, во всем. Характер буйный.
— Ну значит хорошо, что ты тогда в Кловск не перебрался. И мечту осуществил, и с отцом разобрался.
— Не знаю. Много хорошего было, о чем не жалею, но… — Назар на секунду замолчал. Хотелось курить. От этой недосказанности, от блеска Миланкиных глаз, от того, как белели в неровном свете ламп каллы. От того, как рвется наружу из сердца все его сожаление, которое и озвучить никак нельзя, чтобы не разрушить установившееся между ними согласие. Хоть в чем-то согласие. Но Господи, до чего же ему хотелось, до чего же ему не моглось — коснуться ее. И быть с ней. Пусть не склеить, но вырастить из этих осколков что-то новое. Вот же она. Вот. Из плоти и крови, как грезилось много лет. Руку протяни.
— Бродецкий научил меня, что можно везде опоздать, но слишком поздно — не станет никогда, если что-то тебе очень нужно, — негромко сказал Шамрай, глядя Милане в глаза. — И еще что наверстать, наверное, нельзя, исправить — тоже. Но дальше жить можно и вполне нормально. У Стаха в доме был культ смерти, а как жизнь бурлит — я впервые понял с тобой, потом с отцом закрепилось. Значит, вот так должно было случиться. Ты когда-нибудь танцевала на крыше?
— Я даже под водой танцевала.
— Это где это? — вскинул он брови.
— Да неважно уже, давно было.
— Это значит, устала, не приглашать?
— Это значит, что я по-прежнему либо танцую, либо пью кофе, — рассмеялась Милана. И он залип на этом ее коротком и открытом смехе. Взгляд его скользнул по ее глазам, губам, шее. Переместился к аккуратной впадинке между ключиц. Ему так сильно хотелось коснуться ее. Ртом. Языком. Пальцами. Прикусить тонкую косточку. Лизнуть крошечную родинку, чуть выше — чувствительное ее местечко. Пробежаться по позвонкам на шее, реагирующим даже на дуновение ветра. Зажмуриться и прижаться к ней лбом… Он не выдержал. Протянул руку и дотронулся до ее ладони, спокойно лежащей на столе. И лишь после этого заметил. Идиот такой. Слепой. Впервые за столько месяцев заметил — крошечный, не больше пуговицы, рисунок на ее пальце.
Солнце.
Зеленое солнце.
Татуировка. Крошечная. На самом дурацком месте для нанесения узора — никто в жизни не посоветует делать тату на пальцах. А это значит, либо свежее, либо обновляла. Каждый чертов раз обновляла, чтобы помнить.
В горле пересохло. Все эти мысли поместились в одну секунду. Он, как пьяный, поднял глаза обратно к ее лицу и, как пьяный же, сказал:
— А я скучал по твоему смеху. И как улыбаешься. До сих пор как будто солнце выходит…
— Не надо, Назар, — Милана высвободила ладонь и отвела взгляд. Разглядывала музыканта, пока в голове роились мысли о странности происходящего. Она словно оказалась в собственном прошлом, когда он упрямо преследовал ее
