Еще никогда в жизни Эви не приходилось испытывать столь сокрушительного взрыва эмоций. Она чувствовала себя на седьмом небе от счастья, мучилась тревогой, страдала от собственной уязвимости, отдавалась пресыщенности и терзалась сотней других ощущений, подобрать названия которым была не в силах.
Ей хотелось зарыться в простыни и спрятаться ото всех так же сильно, как и вскочить с постели и пуститься в пляс. Но еще больше она жаждала закрыть глаза и погрузиться в сон, которого настоятельно требовало ее отяжелевшее от приятной усталости тело.
Мак-Алистер пошевелился, перевернулся на спину и осторожно прижал ее к себе. Приподняв край стеганого одеяла, он бережно укрыл ее.
— Эви, с вами все в порядке?
Она кивнула, уткнувшись носом ему в плечо. В ее голове роились тысячи незаданных вопросов.
Правильно ли она поступила? Правильно ли она сделала то, что от нее требовалось?
Чтобы ответить на первый вопрос, придется подождать, пока она хотя бы немного успокоится и к ней вернется способность рассуждать здраво. Что же касается второго… она исподтишка взглянула на Мак-Алистера. Закинув одну руку за голову, он второй ласково скользил вверх и вниз по ее спине, и на лице у него было написано самое безмятежное и спокойное выражение, которое она когда-либо видела.
Похоже, кое-что она все-таки сделала правильно.
Осмелев от чувства целомудрия, которое дарило ей стеганое одеяло, Эви осторожно выпростала руку и коснулась длинного извилистого шрама у него на груди, который заметила ранее. И вообще, у ее мужчины тело оказалось покрыто пугающим количеством рубцов и боевых отметин, и девушка вдруг подумала, что представления не имеет, как и когда он получил их. Слегка нахмурившись, она осторожно провела пальчиком по рубцам на его коже.
— Как это случилось?
Мак-Алистер почувствовал, как в носу у него стало щекотно от сдерживаемого смеха. Разумеется, а чего еще он должен был ожидать? Эви захотелось поговорить! Но вместо того чтобы ответить, он ласково погладил ее по голове, пропуская между пальцами шелковистые пряди ее волос, надеясь убаюкать ее и призвать на подмогу сон, в котором она так нуждалась.
— Я почти ничего не знаю о вашей жизни до того, как вы поселились в Халдоне, — начала она.
Рука Мак-Алистера замерла.
— Это важно для вас? Мое прошлое?
Сделай так, Господи, чтобы она сказала «нет». Пожалуйста: пусть она скажет…
— Да.
Черт побери.
— Это ведь часть вас, часть того, кем вы являетесь, — прошептала Эви.
— Нет. Я стал совершенно другим человеком по сравнению с тем, кем был восемь лет назад.
— Хорошо, в таком случае, это — часть того, что сделало вас тем, кем вы являетесь сейчас. — Эви приподняла голову, чтобы взглянуть на него, и между бровей у нее пролегла крошечная морщинка. — Вы не хотите говорить мне?
Еще бы! Он не просто не хотел, он очень не хотел ничего ей рассказывать. Но будучи готовым вынести ее неудовольствие, он не смог противостоять разочарованию, которое уже собиралось в глубине ее глаз.
Мак-Алистер осторожно прочистил горло.
— Я ушел из дома в четырнадцать лет.
Что ж, по крайней мере, это он мог попытаться ей рассказать.
— Чтобы учиться в школе?
Он покачал головой:
— Просто ушел.
И покрепче прижал ее к себе. Он хотел — нет, ему было необходимо — обнимать ее во время своего невеселого повествования.
— Моя мать влюбилась, в очередной раз. На этот раз ее избранником стал мистер Карвилль. Молодой, состоятельный, поглощавший все ее время.
— Он был недобр с вами?
— Нет, отчего же. Он был не из тех, кто способен намеренно причинить вред ребенку. — Не способен причинить вред намеренно. — Но они были влюблены и… эгоистичны в своей страсти.
— Простите. Что случилось потом?
— Он увез мою мать с собой на континент[11], а нас, детей, отослал на жительство в одно из своих сельских поместий.
Эви подняла руку, чтобы убрать с его лба непослушную прядку волос.
— И с вами там дурно обращались?
— И да, и нет. У нас была крыша над головой, мы не ходили голыми и босыми. И голодными тоже. В поместье жила кое-какая прислуга, без которой было не обойтись. Некоторые из них… относились к нам хорошо.
Они сами были запуганы, вспомнил он, но к нему и братьям относились без злобы.
— Только некоторые?
— Наше воспитание поручили управляющему поместьем и его супруге, мистеру и миссис Бернетт.
Даже просто оттого, что Мак-Алистер произнес это имя вслух, у него перехватило дыхание, а в сердце вспыхнул гнев.
— А вот им появление новых обитателей, то есть нас, пришлось очень и очень не по вкусу.
Хотя, не исключено, что он ошибался. Пожалуй, все было совсем наоборот. Им это нравилось. Нет, не так — им нравилось вмешиваться в чужую жизнь, они получали от этого истинное наслаждение.
— Они меняли учителей и гувернанток для нас как перчатки, нанимая и увольняя их по своему разумению. Руководствуясь прихотью и капризами. Жаловались, что те слишком небрежно относились к вопросу воспитания нас в строгости. Управляющий с супругой хотели, чтобы в их доме — они абсолютно серьезно считали его своим — всегда господствовали порядок, чистота и тишина.
— Но это невозможно, имея на руках семерых детей.
— Нас было всего шестеро, но вы правы, это было невозможно. — Мак-Алистер рассеянно коснулся пальцами шрама, о котором его спрашивала Эви. — И наказания были суровыми.
У нее перехватило дыхание.
— Так это оттуда…
— Кнут, — пояснил он. — Миссис Бернетт любила хватать все, что подвернется под руку. А в тот момент, когда я совершил непростительный, с ее точки зрения, проступок, мы были в конюшне. — Уголки губ Мак-Алистера дрогнули в улыбке. — Дьявол забери эту женщину, она была вспыльчивой, как порох.
— Как вы можете шутить такими вещами?
Потому что недолгие взрывы раздражительности или даже бешенства можно пережить. А от ударов кнутом можно уклониться или просто перетерпеть первые несколько секунд, когда боль кажется острой и невыносимой, а потом, когда она притупится, на нее уже можно не обращать внимания.
— А вот методы наказания, к которым прибегал мистер Бернетт, были намного хуже.
Они были холодными, рассудительными и продолжительными. И избежать их было нельзя.
— Хуже, чем удары кнутом?
Мак-Алистер ответил, пока решимость рассказать ей все не покинула его.
