Он был уверен, что потерял ее, и пришел в ужас от мысли, что пуля могла пробить ее тело навылет, прежде чем высечь каменную крошку из скалы.
А ведь так могло случиться. И почти случилось.
— Я должен… Я…
Он шагнул вперед и крепко обнял ее. Эви охотно пришла к нему в объятия, обхватив его руками за талию и спрятав лицо у него на груди. Она была теплой, мягкой и живой, и он постепенно начал успокаиваться, слыша стук ее сердца и ощущая, как вздымается и опадает ее грудь.
Но этого ему было мало. Да, она осталась жива. Она была даже не ранена. Лишь по чистой случайности.
— Вы едва не… Вас могли… — Мак-Алистер отступил на шаг и взял ее лицо в ладони. — Я должен, — прошептал он, наклоняясь к ней. — Должен.
Поцелуй, как уже случалось у них неоднократно, получился ничуть не похожим на все предыдущие.
Мак-Алистер целовал ее с отчаянием мужчины, который едва не лишился той, которую любил больше самой жизни. В его поцелуе бушевала нежность мужчины, который боится причинить своей любимой боль. Он целовал ее с отчаянием, восполнявшим нехватку всех тех ласковых слов, сказать которые он ей так хотел, но не решился. Он целовал ее со страстью и боязнью, с любовью и священным трепетом. Он целовал ее так, словно прощался с жизнью, словно боялся не успеть и отчаянно жаждал услышать ее шепот, ее вздох и негромкий стон.
А Эви… Эви отвечала ему тем же и предлагала большее — она легонько вздохнула, когда он скользнул губами по нежной шее, осыпая ее поцелуями, негромко застонала, когда он бережно прикусил кожу у нее на плече, и едва слышно замурлыкала от удовольствия, когда он накрыл ее груди ладонями.
А Мак-Алистер утонул в безбрежном океане страха и наслаждения. Потом он с трудом вспоминал, что, кажется, расстегнул пуговицы у нее на платье, и оно соскользнуло с роскошных плеч Эви. Он был почти уверен, что именно она, а не он сам, раздела его до рубашки. А затем он, себя не помня, подхватил ее на руки и понес к кровати. То, как он сбрасывал с ног сапоги, его сознание упустило, зато он на всю жизнь запомнил, как осторожно и медленно приподнял подол ее сорочки и коснулся рукой ее горячей плоти.
Сбылась его самая сокровенная мечта.
Все его тайные желания, которые он полагая неосуществимыми, все его грезы, казавшиеся ему невозможными, — все они стали доступны и покорны ему в это мгновение. И он изо всех сил старался продлить его, насколько это возможно, в то время как страх и нетерпение подгоняли его.
Бери больше. Бери все.
Бери, пока можно. Бери все!
Он отогнал от себя эту мысль, запер ее в самом дальнем уголке сознания, и устроил пир наслаждения и блаженства.
Мак-Алистер позволил своим ладоням странствовать без спешки, а губам — путешествовать без определенного направления. Его рука легла на чувственное место под коленом. Губы скользнули по внутренней стороне бедра, вверх по животу, задержавшись на пышных бедрах, пальцы пробежались по тонкой талии и замерли, приподняв приятную тяжесть ее грудей.
Эви тоже изучала его, пустив в ход ладошки, которые двигались слепо и нетерпеливо, но Мак-Алистеру ее неопытные прикосновения доставляли неземное удовольствие. Он чувствовал, как ее маленькие пальчики расстегивали пуговицы на его рубашке, ощущал жаркие прикосновения ее рук к своей груди, а все остальное заглушал шум крови в ушах.
Он подождал еще немного, что далось ему ценой величайших усилий. И только уверившись, что Эви погрузилась в океан удовольствия и требует большего, он быстро снял с себя панталоны и накрыл ее тело своим.
— Эви, Эви, посмотри на меня. — Он поймал ее лицо в ладони и нежно поцеловал в лоб, отчаянно цепляясь за последние крохи самообладания. — Мы можем остановиться. Я могу прекратить все это. Если ты меня попросишь…
— Не останавливайся.
Он чувствовал себя последним негодяем оттого, что ждал так долго, прежде чем предложил ей все прекратить. И дважды негодяем потому, что послушался ее и пошел дальше. Но он не находил в себе и тени сожаления по этому поводу. Он просто дьявольски устал сражаться с тем, чего хотел более всего на свете.
Его рука скользнула вдоль ее тела и остановилась под коленом. Нежным и бережным движением он забросил ее ногу себе на бедро.
Ей будет больно. Он знал, что избежать этого полностью нельзя, но постарался сделать все как можно бережнее — вошел в нее медленными, осторожными толчками, вглядываясь в ее лицо и ища в нем признаки отвращения, смятения и неудобства. Но не находил ничего. Эви выгнулась под ним и застонала, обхватила его теперь уже обеими ногами и впилась ногтями ему в плечи с такой силой, что поцарапала кожу до крови.
Дойдя до ее девической преграды, Мак-Алистер с трепетным восторгом всматривался в ее запрокинутое лицо, на котором нестерпимое желание смешалось с неожиданной болью.
— Прости меня, — прошептал он и сделал последний, решительный толчок, погрузившись в нее полностью.
Ушей Мак-Алистера коснулся собственный удовлетворенный вздох.
И резкий стон Эви. Глаза ее распахнулись.
— Проклятье.
Ее шоколадные глаза, которые всего мгновение назад застилало наслаждение, расширись, прояснились, и в них — если только он не ошибался — проступило острое неудовольствие.
Он вдруг испугался, что сейчас она начнет ругаться. Испугался, что она оттолкнет его и влепит ему пощечину.
— Прости меня.
Он склонился над ней, закрывая ей рот долгим и жадным поцелуем. Мак-Алистер вновь провел ладонями по ее телу, отыскивая сокровенные места, прикосновение к которым еще совсем недавно заставляло ее стонать и извиваться от удовольствия.
— Милая, прости меня. Нет, не шевелись. Лежи смирно. Просто подожди немножко… подожди.
И он приступил к соблазнению заново, погрузившись в наслаждение и пытку. Он хотел пошевелиться. Ему нужно было пошевелиться. Но он не сделал ни единого движения до тех пор, пока глаза девушки вновь не затянула дымка неведомого ей доселе наслаждения. До тех пор, пока не уверился в том, что она сможет испытать если не все, то хотя бы часть того экстатического удовольствия, которое он готов был ей подарить.
Когда Мак-Алистер понял, что Эви готова принять его, когда она начала выгибать под ним спину, без слов требуя большего, только тогда он позволил себе выйти из нее и вновь ворваться. Ритм его движений был мучительно медленным, он боялся причинить Эви боль и хотел продлить удовольствие.
А Эви торопилась сорвать запретный плод. Она старалась вжать его в себя, боролась, стремясь как можно скорее заполучить то, что он мучительно сдерживал в себе. Дыхание девушки стало учащенным, а движения — страстными и порывистыми.
— Пожалуйста…
И он уступил ее мольбам, ускоряя ритм движений, входя в нее все глубже и глубже. Он смотрел и слушал, желая навсегда запечатлеть в памяти всю Эви Коул, взлетающую на самую вершину наслаждения в его объятиях. И когда она обрела его, со стоном содрогнувшись под ним, только тогда он уткнулся лицом в ее шею и позволил себе раствориться в вихре страсти.
