и ворует. Я тоже, знаешь, дивлюсь.
Гость усмехнулся, показав крепкие белые зубы, и вместо того, чтобы оправдываться, сказал:
— А вот я у вашего озера водяные косы видел. Поутру возьмём одну и поедем к Рыбьему холму.
— Зачем?.. И кстати, чего ты вообще меня искал? Переночевать больше негде, что ли?
— Да помочь вам, — объяснил Завид, серьёзнея. — Я уж знаю, что колдун Добряка прижал да грозит семью его извести. Нешто я могу в стороне оставаться, ежели Умиле беда грозит? Давай, Василий, рассказывай мне всё, что придумал…
Василий и рассказал, в глубине души надеясь, что Завид окажется хоть немного полезнее в рекламном деле, чем Горыня.
Утром Василий проснулся рано. Удивительно, что он вообще сумел хоть немного поспать, потому что гость хотя и принёс охапку соломы, чтобы устроиться на ночь, но забрал одеяло и вдобавок так храпел, что хотелось его придушить. Так и вышло, что Василий, едва рассвело, был на ногах.
Не найдя другого дела, он пошёл к роднику за водой, широко зевая. Стояла сонная тишина, даже шешки ещё не показались. Только одинокая утренняя муха прожужжала мимо.
Из дома старосты не доносилось ни звука. Наверное, и там ещё спали. Василию захотелось, чтобы Марьяша вышла, хоть увидеть её, но потом он вспомнил, что так и не поговорил с ней нормально, не попросил прощения, а главное, вообще не представлял, как это сделать.
Ворота уже были открыты, Богдан выгнал коров, и теперь стадо лениво брело в сторону леса. Трава, посеребрённая росой, напоминала приглаженный бархат с кое-где проложенными против ворса дорожками, и на листьях смородины поблёскивали крупные капли. Стояло недолгое время утренней зябкой свежести, на смену которому быстро приходит зной.
Марьяша набирала воду из родника. Василий не заметил её сразу за плакучими ивами. Любуясь тихой безмятежностью утра, он прошёл уже половину пути с холма, так что сворачивать было глупо.
Она обернулась. На лице её без труда читалось, что и она никого не рассчитывала встретить и, может быть, даже нарочно пришла сюда так рано. Марьяша опустила ведро на землю и застыла, не сводя глаз с Василия — маленькая белая фигурка, неподвижная, только ветер чуть шевелит лёгкие пряди у лица и пальцы теребят кисточку пояса.
Он подошёл к ней и предложил неловко, указывая на камень:
— Сядем?
Она согласилась, не говоря ни слова. Когда они сели, Василий прокашлялся — это заняло удивительно много времени — и сказал всё равно нетвёрдо и хрипло:
— Прости.
Камень, как всё этим утром, тоже был сырым, он ещё не согрелся, и Василий обругал себя, что не догадался об этом. Теперь он предложил бы встать, но это вышел бы совсем короткий и нелепый разговор.
— Я… — начал он, отводя глаза, и сглотнул. — Я не хотел, чтобы так получилось. Просто… У нас там совсем другая жизнь, понимаешь? За водой не нужно ходить, она прямо в доме, откроешь кран, и течёт. И дрова рубить не нужно, на плите рычажок повернёшь, и вот тебе огонь. Одежду самому шить не нужно, её шьют на фабриках, ты только покупаешь в магазине. Пахать и сеять тоже не нужно, это всё машины делают, и любая еда тоже есть в магазине. Вот так, как вы тут живёте, мы жили лет четыреста назад, а то и больше.
— Тяжко тебе тут, — согласилась Марьяша. — И жизнь не такая, и люди не такие…
Василий осмелился на неё взглянуть и увидел, что в глазах её заблестели слёзы. Она смотрела не на него, а в поле, где коровы, мотая хвостами, щипали траву. Вот корове, попади она в другой мир, было бы всё равно, нашлась бы только трава.
— Да я не то хотел сказать, — исправился Василий. — Дело не в том, что мне лень работать или что люди плохие, а просто — жизнь вообще другая, понимаешь? А все на меня так смотрят, как будто это я не такой. И ладно бы я сам выбирал сюда попасть, но я же не выбирал. Я там всё бросил, никого не предупредил — ни семью, ни друзей, просто исчез…
— Что же ты мне не сказал? — грустно спросила Марьяша. — Нешто я бы не уразумела? Ведь я и сама об том думала, да после решила, ты уж выбрал, где жить…
— Да если бы ты знала, как тяжело выбрать! — вырвалось у Василия. — Ты понимаешь, что если бы я не сомневался, я бы прямо сказал и надежды тебе не давал? Понимаешь?
— Да уж понимаю, что я не так хороша, чтобы со мною остаться!
Она вскочила с места, утирая слёзы, и торопливо пошла прочь, забыв своё ведро.
— Марьяша! — закричал он, поднимаясь. — Подожди!
Но она побежала, и не было никакой надежды её догнать.
Василий постоял, глядя ей вслед, потом огорчённо махнул рукой и понёс на холм оба ведра. Левая рука ещё не зажила, так что нёс по очереди, возвращаясь то за одним, то за другим, пока не добрался до дома старосты. Там немного подождал — нет, никто не вышел, — оставил одно ведро и пошёл к себе.
Завид, едва проснувшись, отыскал Горыню и отправил за лошадью и телегой, а сам испарился, сказал, по пути нагонит. Хмурый Добряк проводил за ворота с напутствием, что ежели им попадётся один лоботряс, чтоб его на телегу не брали, да чтобы и вовсе гнали его восвояси, злыдня такого.
Злыдень и лоботряс поджидал у озера с донной косой на плече.
— Ну, спускайся, — сказал он Горыне. — Вместо тебя поеду, а ты нужнее здесь.
Горыня, само собой, не согласился. Он упирал на то, что лошадь с телегой доверили ему, а Завида велели к ним не подпускать, и лгать Добряку он не станет.
— В целости верну, — пообещал Завид. — Сам посуди, не глупо ли в такое время цепляться за мелкие обиды, ежели это делу мешает? Да и ты здесь надобен, богатырь, приглядеть за царевичем. Люди-то рядом с ним вроде и есть, да что они смогут, ежели колдун раньше срока явится? Это дело по тебе, а народ зазывать — по мне.
Горыня неприязненно посмотрел сверху вниз.
Завид улыбнулся, и на худых его щеках обозначились складки. Против богатыря, большого и крепкого, он был как тощий кот против холёного быка. В тёмных спутанных волосах, неаккуратно заправленных под обруч, торчала соломина.
— А ты вот что, богатырь, — сказал он вкрадчиво, — сходи к Добряку и спроси, могу ли я занять твоё место. Тебя он, я верю, послушает. А ежели нет — что
