— Всё! В следующем дубле Миронов не будет бить Максима, а просто пройдет мимо.
А Миронову шепнул: «Бей, как раньше. И посильней».
Успокоенный Максим, не ожидая удара, нагнулся с удочкой и внезапно для себя получил приличный пинок. Он упал в воду и, почти плача, закричал:
— Что же вы, дядя Андрей?!
Эпизод был снят.
Так в «Бриллиантовой руке» снялась вся наша семья.
Сниматься у Леонида Гайдая я люблю. Само общение с этим режиссером, работа на съемочной площадке, репетиции доставляют радость.
Еще не подъехали операторы, реквизиторы, актеры, а на месте съемки уже мечется худощавая, чуть сутуловатая фигура Гайдая. Он примеривается, откуда будет появляться Папанов и куда побежит, спасаясь от него, Семен Семенович. Наконец группа на месте. После нескольких репетиций начинается съемка.
Кончается очередной дубль, и режиссер говорит операторам: «Стоп!» И уже по тому, как это произнесено, я знаю, понравился дубль Гайдаю или нет.
Работалось с Гайдаем легко, интересно. Он никогда не говорил: «Это будет смешно». А всегда как бы предполагал: «Это может быть смешно».
Иногда он звонил ночью:
— Юра, а что если мы попробуем в сцене взрыва сделать…
И мы долго говорили о сцене, которую предполагалось завтра снимать.
Леонид Иович — один из немногих режиссеров, которые точно могут показать, как надо играть актеру. Показывает всё, вплоть до мимики, движений и интонаций. После показа становится ясно, чего хочет режиссер.
Усталые, едем мы после трудной натурной съемки. Сидим в машине, а Леонид Иович смотрит сценарий, отмечает снятые кадры и говорит мне:
— Завтра с утра снимаем семью Семена Семеновича и «Графа» в кафе. После ужина приходи ко мне в номер порепетировать. Подумай, какие смешные ситуации могут возникнуть за столом.
Утром мы приезжаем на съемку эпизода «Сцена в кафе» Гайдай сидит в уголке и делает пометки на полях сценария. Рядом его неизменный портфель, в котором всегда бутылка минеральной воды и пожелтевшая пластмассовая чашка, сопровождающая Гайдая на всех фильмах.
Идет подготовка к съемке. Устанавливают камеру, свет, застилают скатертью столик. Потом долго ищут детей, участвующих в съемке, которые без спросу убежали к морю. Только поправили грим актерам, оператор потребовал поднять на пять сантиметров стол, за которым мы сидим с Мироновым. Плотник набил под каждую ножку по деревянной плашке.
Снова провели репетицию. И тут ассистент режиссера заметил, что надо сменить цветы, которые Миронов подает Гребешковой. Цветы сменили. Пока меняли цветы, растаяло мороженое. Послали за ним человека. На это ушло еще двадцать минут. И вот наконец всё готово: стол на нужной высоте, свежие цветы качаются в вазе, мороженое принесено. Включили свет, приготовились к съемке. Но за несколько часов подготовки мы настолько устали и разомлели на жаре, что потеряли нужное актерское состояние. И тогда в кадр врывается Гайдай. Он тормошит нас, громко говорит за каждого текст, подбадривает, поправляет у Миронова галстук, а у меня кепочку, и наконец мы слышим его энергичную команду:
— Мотор, начали!
К этому времени мы снова в форме и делаем всё, как требуется».
И вот картина полностью завершена, все участники съемок очень довольны проделанной работой и даже самые первые зрители — члены худсовета — встретили ее с энтузиазмом. Впрочем, мнение членов худсовета ничего не решало. Предстояла еще сдача картины генеральной дирекции «Мосфильму», а также последняя и самая опасная стадия — демонстрация фильма руководству Госкино. Гайдай не мог не ожидать многочисленных нападок на свое довольно дерзкое творение, поэтому прибегнул к хитрости — рискованной, но, как оказалось, результативной.
Вот как об этом рассказывал режиссер Савва Кулиш: «Гайдай, когда сдавал картину в Госкино, приклеил в конце второй серии чудовищный атомный взрыв. Когда председатель Госкино Романов смотрел картину, то где-то смеялся, где-то нет (человек он был довольно своеобразный), но в конце, когда увидел атомный взрыв, чуть не в обморок упал. И стал кричать: «Леонид Иович, ну атомный взрыв-то при чем?» Гайдай мрачно, опустив голову, сказал: «Это надо, чтобы показать всю сложность нашего времени». — «Какая сложность времени? Обыкновенная комедия. Вообще, там у вас и про дикарей, про черных снаружи и добрых внутри, и про пьянство, и какой-то секс, и голые бабы. Что, вы там все с ума посходили на 'Мосфильме»?!» Начался дикий скандал. Леонид Иович сжался, стал совершенно непроницаемым. И вдруг говорит: «Будет так или никак — и тогда вообще картины не будет!» Тут все бросились его уговаривать: «Леонид Иович, что вы делаете? Леня, дорогой Ленечка! Ради бога, пусть дикари остаются, пусть остается песня про понедельники, что хочешь, только убери атомный взрыв». Гайдай стоит на своем: «Не уберу» — и всё. В конце концов договорились, что три дня он будет думать. Через три дня директор картины позвонил и сказал: «Слава тебе господи! Гайдай отрезал атомный взрыв». В Госкино все просто свечки поставили, все были счастливы и с облегчением вздохнули. Через пару дней картину неожиданно показали Брежневу. Она ему понравилась. И никаких поправок больше не было. Я думаю, это была единственная картина Гайдая, почти не пострадавшая от цензорского надзора. Это совершенно поразительная история комедиографа, битого и тертого человека, который придумал, как обмануть начальство и добиться того, чтобы показать зрителям непорезанную картину».
В результате всех этих перипетий 25 декабря 1968 года фильму «Бриллиантовая рука» присвоили первую категорию. Гайдай получил почти пять тысяч рублей за режиссуру и две тысячи за сценарий. Никулину заплатили чуть больше пяти тысяч, Миронову — 1900, Папанову — на 300 рублей больше. Гонорар Мордюковой составил 1500 рублей, Гребешковой — 800, Светличной — 350.
Премьера «Бриллиантовой руки» состоялась 28 апреля 1969 года. Картина, как сказали бы сейчас, «взорвала» прокат. Леонид Гайдай второй раз подряд побил собственный рекорд, ибо «Бриллиантовая рука» собрала еще больше зрителей, чем «Кавказская пленница». И в течение целых одиннадцати лет никакому из советских фильмов не удастся обогнать «кинороман из жизни контрабандистов» (осуществить это смогут лишь суперхиты 1980 года «Москва слезам не верит» и «Пираты XX века»).
Через несколько лет после съемок Леонид Гайдай рассказывал: «Фильм создается еще задолго до съемочной площадки — в воображении режиссера. Я, например, заранее как бы мысленно «вижу» фильм. И работаю трудно, начиная с литературного сценария. Уже здесь начинаются поиски. Потом — режиссерский сценарий. А дальше — репетиции, съемки. И везде мы ищем смешное. Я знаю, где будет «смеховая точка», заранее рассчитываю, где будут зрители смеяться. И вот потом, когда фильм уже снят, я смотрю его и слежу за тем, где смеются… Радуюсь, если верно рассчитал. Правда, бывают неожиданности — смех там, где я не предполагал. В «Бриллиантовой руке», например, Ю. Никулин — то есть его герой — приходит в гостиницу к «обольстительнице», снимает в номере кепку и… вешает ее на случайно оказавшийся в номере гвоздь. В зале — смех. Почему? Не знаю. До сих пор не могу понять… Правду сказал Аристофан, древний грек-комедиограф: «Своенравна комедии муза…».
