Синяя с золотом тарелка. Такие же, как и у всех нас, сидящих за столом, столовые приборы — разномастное фра же со стёртыми гербами. Бокал. Высокий тюльпаноподобный бокал, незаметно отливающий на свету вишнёвым, красная стеклянная рюмочка. Все это немного небрежно накрыто старой льняной «серветкой» и стоит на мраморной столешнице буфета. Нас восьмеро за столом; прибор девятый — Случайному Гостю.
Во многом это лишь символ — прибор для отсутствующих родственников, иногда для недавно умерших. Предназначен он также всем, оказавшимся под Рождество в дороге или застигнутым у порога бурей. Никто не знает, кем может оказаться Случайный Гость, если он явится за стол. Хорошо бы он оказался темноволосым парнем. Говорят, это сулит удачу. Впрочем, если в дверь постучит немолодой мужчина и попросит крова и убежища для себя и усталых спутников — женщины, почти девочки, утомлённой долгой дорогой, и крепко спящего младенца — не стоит отказывать. Вот уже две тысячи лет длится бегство в Египет: дорога беглецов пустынна, лёгок узел со скарбом и так тяжка ноша изгнанников. Возможно, когда женщина снимет тёмный платок, вы заметите семь звёзд в её волосах — поклонитесь ей. Но не стоит докучать путникам просьбами и жалобами — места за столом и угощения хватит для всех. Пусть скитания прервутся хоть на ночь, а Мать и Дитя отдохнут — ведь путь их так далёк, и окончится лишь когда последний беженец вернётся под сень родного крова…
Заглянувший в Вигилию может быть знакомым или роднёй. И может быть не совсем человеком, и даже не человеком совсем. Вообще-то гостей должно быть чётное число, а кушаний — нечётное. Блюд должно быть семь, девять, тринадцать…
В эту ночь мы обязаны ждать…
На безымянном пальце левой руки в старину носили обручальное кольцо — считалось, что от этого пальца прямо к сердцу пролегает сердечная вена — «дорога любви». У основания этого самого безымянного пальца у меня родинка — это означает, что я ловко создаю иллюзии, склонен к негативным влияниям и рано овдовею…
— Лесик, — сказала Неля, — заканчивай пальцы разглядывать, пора делиться облатком.
Бабушка, сопровождаемая ароматами табака и «Быть может», обходила стол, раздавая сидящим за ним облатки — тоненькие листки пресного хлеба. Освящённого.
Абажур раскачивался над столом — светлый и радостный, бра над тахтой тихонько звенело подвесками. «Весна» ожила и решила показать балет «Щелкунчик» — в дом советника съезжались гости…
Я сидел рядом с кузиной Сусанной, от неё пахло пудрой, свечками, и бархатом.
Кузина Сусанна работала в театре и была «на полставки чародейкой» — гримировала «всяких мумий под молодость».
Когда у всех в руках оказалось по облатке, бабушка уселась во главе стола, что-то буркнула в кулак и сказала:
— Теперь пожелания.
— Я хочу компота! — вдруг брякнул Витя. Ева поднялась и протянула руку за опустевшим графином.
— Я схожу, — как всегда размеренно произнесла она и двинулась к холодильнику. Бабушка сдвинула брови.
Тётя Женя, традиционно лучась безмятежностью, отломила кусочек бабушкиной облатки.
— Здоровья тебе, мама, — сказала она и положила частичку в рот.
Бабушка отломила край хлебца у кузины Сусанны. Кузина протянула сухонькие, неартритные пальцы к бабушкиной облатке и отломила частичку.
— Будем держаться, — сказала бабушка и отправила оплаток в рот.
— Назло врагам, — протарахтела кузина и съела свой кусочек.
— Амен! — сказали в один голос старые сёстры.
Тётя Зоня повернулась к дочери своей Яне, с хрустом выломила у той чуть не пол-облатки и, изничтожив хлебец, сказала:
— Чтобы ты меня не злила!
Яна поморгала тщательно накрашенными ресницами, обломила половину материнского хлебца и, прохрустев им, капризно пискнула:
— Фтоб ты не жлилашь…
Мы с Витей, через стол, преломили освящённый хлеб.
— Чтобы ты ничего не терял, важного… — сказал я и положил в рот окраешек Витиной облатки. Жевать облатку нельзя, молча я проглотил кусочек «Божего Тела».
— Чтобы эта ерунда тебя не касалась, больше, — отломив край моей облатки, сказал Витя и покраснел. Я решил промолчать.
Суета за столом продолжилась ещё минут десять. Я молчал. Свечи в венке радостно потрескивали. «Весна» источала музыку. Кузина Сусанна рядом со мной рассказывала всем, подходящим к ней, что видела их во сне заколотыми: «Это же к встрече!» и желала весёлых праздников.
Кто-то тронул меня за левое плечо. Посчитав до пяти, я оглянулся. За плечом стояла бабушка и улыбалась.
— Вот уже суеверный! — сказала она мне, я отломил кусочек её облатки. — Бабушка, — сказал я, сжимая в пальцах прозрачную частицу, — я вам желаю… Желаю вам…
Облатка раскрошилась.
— Позже скажешь, — рассудила бабушка. — Теперь очередь моя, — и она попыталась отломить от остатков облатки краешек. Священный хлебец рассыпался, в бабушкину ладонь скатились крошки. — Что-то не то с желаниями, — озадаченно сказал я.
— Не будь смутный, — подытожила бабушка и подхватила из ладони остатки облатки.
Вернулась Ева с полным графином компота.
— Я посмотрела, — сказала она, подойдя близко-близко к Вите, — компота там много — ты напьёшься. Наш кармалита залился багрянцем.
— Кутя, вот кушанье правдыве на Вигилию, — сказала кузина Сусанна. — Остальное — коронярские[129] лакомства. Ты тоже так считаешь Гелюня?
Слово «коронярские» приобрело в карминных устах кузины Сусанны особенно презрительный оттенок.
— Каждый имеет свой вкус, — задумчиво ответила бабушка.
Тётки угодливо поддакнули. Они эту кутю обожали, а я терпеть не мог — серое нечто из ячневой крупы или пшеницы, мака и мёда.
— Ешьте, ешьте! — сказала бабушка. — Угощайтесь…
— Слишком мало сала! — безапелляционно заявила тётя Зоня, заботливо подъедая гречку с тарелки. — Каша постная такая получилась…
— Мышильда и семь её сыновей съели все сало, — заметил я. — Оставили записку: «Лопнем, но Варчакам не достанется бэкон…», знаете, тётя Зоня, такие крошечные буквы.
— Лесик, — просипела тётка надменно, — я и не думала с тобой разговаривать.
— Напрасно, — сказала бабушка и взяла соусник. — Совершенно напрасно.
— Как это понимать: «напрасно»? — заносчиво спросила тетка.
— Напрасно не думала, — невозмутимо закончила бабушка. — Это никогда не лишнее.
— Весь день сегодня несёт дымом, всё провонялось, — пожаловалась тётя Женя Еве. — Думала, может торф где горит. Так нет — зима. А тебе дымом не пахнет?
