— Фатум. Все мозгуете про фатум?
— Похоже на то. Несуразицы приключаются, несмотря на наши самые лучшие намерения.
— Что очень свойственно Софоклам, ведь так?
— Я тоже об этом думал.
— Подвластность судьбе — таковы звезды. Им нравится идея предначертанности. Невероятно близка. Избавляет от необходимости казаться обычной, удачливой, зарабатывающей состояние. Превращает в нечто космически глобальное. Да, Ли бы подошла концепция кисмета[73].
— Но это невероятно грустно.
— Н-да… значит, пошло-поехало. Фурии на месте. Похоже, начинается последний акт.
— Американцы? Вы их видели раньше?
— Десятки раз. Налетают всегда, когда что-то не так, какие-то трудности или хоть чуть-чуть проявляется реальность. Телохранители эго — обеспечивают неприкосновенность дражайшей уверенности в себе. Делают не так уж много: «Да, да… Восхитительно…» Фильтруют атмосферу. Эдакие человекообразные биотуалеты.
— Но почему? Почему все жаждут такой прозрачной, оплаченной лести?
— Мудилы. Но, с другой стороны, кто откажется, когда возникают небольшие трудности, а десятки людей твердят, что вы само совершенство? И мне пошло бы в жилу. Знаменитые люди не глупцы и понимают, что к чему. Но черт побери, Джон, найдется миллион других, которые заявят, что вы никчемны, бесталанны, что у вас все в прошлом, что вам когда-то повезло, но они без всяких подпор могли бы добиться того же самого. Так что, считайте, лесть — хорошее вложение денег. Но что-то мне подсказывает: Ли собирается сматываться. Ей привезли кусочек дома и скоро вывезут обратно. Все равно как эвакуация из Сайгона. Нечего расстраиваться, эта «Антигона» все равно была идиотской затеей. У нее неподходящие глаза.
— Глаза? Для Антигоны?
— Она ее не видит. Не та традиция. Не потому что плохая актриса. Монтана нисколько не хуже Вивьен Ли. Но за плечами Вивьен традиция, которая сознавала Антигону, и, кроме того, она играла всяких не в себе, что тоже помогло. А Ли и ее американцы… Антигона не в ее культурной палитре. Они ее не могут оценить. Для них классический театр — все равно что для нас танцы бали: мы видим одно, а на самом деле происходит нечто совершенно иное.
Когда Джон возвратился, в доме горел свет, но вместе с тем царила тишина. На диване, скомкав в ладони пресс-релиз, храпел публицист. Джон поднялся в спальню Ли. В двери образовалась щелочка, и на него уставился незнакомый глаз.
— Чем могу служить?
— Э-э… я здесь живу. Хотел бы повидать Ли.
— С какой целью?
— Не знаю… Наверное, чтобы пожелать спокойной ночи.
— Она сейчас медитирует. Я ей передам. — Дверь закрылась, но тут же приоткрылась опять. — Как вас назвать?
— Джон.
— Какой Джон?
— Она знает.
— Хорошо. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Утром Джон спустился на кухню и обнаружил груду бутербродов, мясной рулет, датские пирожные и Т. П. с мобильником. Тот помахал ему рукой.
— Поверьте, она ваша минимум на час. Не надо ломиться в открытую дверь. Мечтает встретиться, постоянно повторяет, что вы единственный журналист, с которым стоит беседовать. Кстати, ей нравится ваш Джордж Пеппард… Нисколько не вру. Специально остается в городе. Любой фотограф на ваше усмотрение. Да, с нами просто. А чего бояться? Ли не испортит даже подросток с мыльницей. Но мы хотим посмотреть отпечатки. Только для консультаций. Зато просите, что вам угодно. Это не «Вэнити фэр», так? У вас есть своя честность. Копайте как хотите глубоко, только бы сбыть материал. О’кей, на обложку. Зашлите мне по факсу письмо редактора. Нет-нет, я вам верю, но факсам больше.
Т. П. выключил телефон и улыбнулся.
— Классное утро, Джон. Надеюсь, выспались. Я тут рядом — в крошечной гостинице за углом. Что-то вроде пансиона ушедшего века изящества. Ни факса, ни бара, некому принять сообщение и сварить чашечку пристойного кофе. Зато много растений в горшках. Кстати, Ли сказала, что скучала без вас, и просила передать поцелуй, так что принимайте.
— Где она?
— Как никому не известная паинька, пошла на репетицию.
— А остальные?
— Тоже на репетиции. А я вытащил короткую соломинку и поэтому дежурю при телефонах и датских пирожных.
— Все… на репетиции?!
— А как же! Они ей нужны: педагоги декламации и пластики, личный режиссер, дизайнер по свету, публицист, менеджер, секретарь, массажистка. Надо, чтобы все получилось как надо.
— Понятно. — Джон налил себе кофе и взял кусочек рулета. — Газеты пришли?
— Какие вам нужны? Наш материал в «Экспресс», «Мейл», «Миррор», «Таймс» и втором выпуске «Телеграф».
— Я возьму «Гардиан». Спасибо.
Джон допивал вторую чашку кофе и дочитывал некрологи, когда зазвонил телефон. Он трещал, не переставая, не меньше пары минут и, поскольку Т. П., судя по всему, покинул свой пост, Джон ответил на вызов.
— Джон, здравствуйте. Это Оливер. Вы как? У меня только что состоялся сумбурный разговор со Сту. Не могу вытащить ни головы, ни хвоста. Сейчас еду в Сандринхем[74], надзираю по просьбе Чарльза за работой небольшого комитета. Вы не подскочите в театр — там какая-то кутерьма. Думаю, просто нервы, но буду весьма признателен. Получится?
— Конечно.
— Тогда, если можно, поскорее. Черт! Ох уж мне эти гвардейцы. Потом пообщаемся. Спасибо.
Репетиционная располагалась в церкви на Тоттнем-Корт-роуд. Джон прошел мимо реклам кооперативов колумбийского плетения корзин и индийской водопроводной воды и остановился перед табличкой «Зал. Здесь играют дети. Пожалуйста, убирайте свой мусор». За дверью открылось высокое помещение с пластмассовыми стульями по стенам и парой уставленных пенополистироловыми кружками столов. Пол был разделен лентой, и друг перед другом по обе ее стороны стояли две банды: американцы и актеры-англичане. А между ними — Сту со свернутым наподобие дубинки сценарием. Можно было подумать, он вот-вот произнесет: «Уж если вы фонтан, вживайтесь в эту роль до конца», — и все защелкают пальцами и закрутят плечами. Каждый говорил, не обращая внимания на других.
Сту: «Отвяжитесь! Отвяжитесь! Отвяжитесь! Или я…» Это «или» повисло в воздухе спущенным шариком.
Вперед выступил предводитель американцев с мобильным телефоном:
— Спокойно, Сту, спокойно. Надо разобраться. Никто не хочет подрывать ваш авторитет. Рассматривайте нас как дополнительный резерв. Мы здесь ради вас. И честно говоря, полагаем, что никакой другой английский театр не осилит подобной армии.
