В обзоре отмечалось, что в этих двух статьях, посвященных бракосочетанию Джордан-Шоу, вводный абзац выглядел так, словно его писала, чуть-чуть варьируя стиль, одна и та же рука. В обеих газетах проводилась параллель с сюжетом «Ромео и Джульетты», популярной пьесы небезызвестного английского автора, написанной, как известно, на итальянском материале. В обеих статьях о женихе говорилось как о принадлежащем к дому Монтекки (Айзелинов), а о невесте — как о представительнице семейства Капулетти (Джорданы). Далее шли разнящиеся лишь в деталях описания опустошительной ненависти между двумя сенаторами.
Упоминалась также недавняя повергнувшая всех в шок пресс-конференция сенатора Айзелина, где тот обвинил сенатора Джордана в государственной измене и при этом размахивал бумагами, которые именовал «безусловным доказательством» того факта, что Джордан продал родину Советам. В заключение он заявил, что на следующем заседании Парламента предпримет меры к: (1) тому, чтобы сенатору Джордану был объявлен импичмент; и (2) началу над Джорданом гражданского суда, безусловным вердиктом которого, со страстью вещал сенатор, станет следующее: «Этот предатель свободы и единственного в мире идеального жизнеустройства должен быть приговорен к смертной казни через повешение». Ответ сенатора Джордана был краток: напечатанный на мимеографе лист с одним-единственным предложением на нем, переданный во все телеграфные агентства. Фраза гласила: «Как долго вы еще будете позволять этому человеку использовать вас и морочить вам голову?»
В ресторане сенатор Джордан не хотел омрачать радость молодоженов и ни словом не упомянул о нападках Айзелина. Он знал, что они и так слишком скоро обо всем узнают.
Еще до того, как статьи с фотографиями, в которых освещались возвращение и свадьба Реймонда, появились в утренних газетах, друзья, агенты и сочувствующие передали новость — по своим каналам — в КГБ. Представители советской службы безопасности в Вашингтоне высказали пожелания Москвы миссис Айзелин, и на следующее утро она позвонила Реймонду. Она мягко пожурила сына за то, что он не сообщил ей о счастливейшем дне своей жизни. Ее голос столь нежно и убедительно выражал совсем ненавязчивую и исполненную материнской заботы обиду, что Реймонд с удивлением почувствовал, что поступил в отношении нее не совсем справедливо.
Мать сообщила ему, что в этот самый день, в три часа дня, вице-президент и спикер палаты прибудут в резиденцию Айзелинов, где состоится незапланированная встреча, посвященная выработке курса правительства по вопросу гражданских прав. Поскольку они решили, что им будет только на руку, если сведения о встрече «просочатся» в прессу, она сразу же предложила задействовать своего работающего в газете сына, на что все присутствующие отреагировали единодушным согласием. Поэтому ему надо немедленно вылететь в Вашингтон, где они вместе пообедают, и она изложит ему детали предстоящей встречи. Реймонд с готовностью согласился.
Джози была молодой женщиной, в совершенстве владевшей искусством сна. Сборы мужа не заставили ее проснуться. Он оставил записку, в которой объяснял, почему должен улететь. Саму статью он напишет в Вашингтоне, а завтра, не успеет она проснуться, как он уже позвонит в дверь.
О невообразимых нападках Джонни на своего тестя Реймонд узнал из газеты, на борту самолета. Его оглушила ярость, и в то же время он испытал самую чистую радость: как будто этот случай высвободил в нем что-то, что ему всегда хотелось сделать, но что он подавлял в себе до такой степени, что до сего дня практически даже не осознавал. Он отправится в дом Айзелинов, пойдет к Джонни, запрет за собой дверь и будет бить его, и бить, и опять бить. Да, внезапно осенило Реймонда, он сделал еще кое-что! Он обреет мать наголо.
Джози узнала о безобразном нападении Айзелина на отца утром, за завтраком, из той же самой газеты, из статьи на первой полосе, со снимком в три столбца, на котором были запечатлены она сама, ее муж и отец. Упоминание о нападках Айзелинов вызвало в ней растерянность; она так долго жила в Аргентине, что у нее не выработалась естественная для американцев невосприимчивость к любому высказыванию Джонни. Она немедленно оделась, позвонила отцу, сказав ему, что приедет сейчас же, и покинула квартиру, прихватив с собой вещи для ночевки. В записке Реймонду она в нескольких словах объясняла ситуацию и просила мужа сразу же, как только он вернется утром, приехать в дом ее отца. Подписавшись, «со всей любовью к тебе, навеки», Джози прислонила записку к телефону в прихожей, там, где Реймонд сразу должен был ее увидеть.
Полковник Марко, этот образец деликатности и поборник неприкосновенности брака, откладывал посещение новобрачных слишком долго. Когда он, с неизменной усиленной колодой, явился наконец в квартиру друга с намерением вымести из его головы угнездившиеся там разрушительные силы, ни Реймонда, ни Джози дома не оказалось. На звонок в дверь никто не ответил, и полковнику не от кого было узнать, где они. Чанджин видел посетителя, для этого он лишь слегка приоткрыл дверь подсобного помещения — в пятнадцати ярдах от Марко, по правую руку от него.
* * *
Когда Реймонд прибыл в дом своей матери в Вашингтоне, она не дала ему ни малейшего шанса осуществить мстительные мечты. Едва сын ворвался в ее декорированный под гроб кабинет на втором этаже, она предложила ему разложить пасьянс. Его проклятия оборвались на полуслове. Она заперла дверь.
Бубновая дама выпала четырнадцатой. Реймонд внимал словам матери. На ее вопросы он в деталях рассказал, как, почему и при каких обстоятельствах исчез из дома на Лонг-Айленде, а когда дошел до костюма Джози и до своего полного, безоговорочного повиновения даме бубен, его мать испытала чувство такого облегчения, что с ней случился припадок истерического хохота. Осушив слезы полубезумного веселья и еще раза три-четыре взорвавшись истерическим хохотом, Элеонор окончательно успокоилась, перешла к делу и разъяснила сыну задачу.
Ей приказано было провести полную проверку его рефлекторного механизма. Поскольку сенатор Джордан потенциально столь опасен для Джонни и ее долгосрочных планов, она избрала в качестве объекта покушения именно его. Четко и немногословно она дала указания Реймонду. Было 11.22 утра. Дабы сделать свое присутствие в городе достоянием гласности, Реймонду надлежало явиться в вашингтонское бюро «Дейли пресс» и обсудить там проблемы освещения съезда. Далее, он должен будет поехать на ленч в Пресс-Клуб и поговорить там с как можно большим числом знакомых. Реймонд бесстрастно констатировал, что у него нет знакомых. Но ведь он знает кого-то из вашингтонских газетчиков, спросила мать? Сын ответил, что знает.
— В таком случае можешь просто подойти и заговорить, и это станет для них таким шоком, что с сегодняшнего дня и на ближайшие много лет в Вашингтоне все запомнят, что ты был там, — заключила она.
После ленча Реймонд отправится в Конгресс и найдет предлог посетить спикера. В пять часов он зайдет в помещение для прессы в Белом доме и будет действовать на нервы Хагерти, домогаясь встречи за завтраком на следующее утро. Хагерти не сможет принять приглашение — даже если и захочет вдруг позавтракать с Реймондом — потому что в понедельник утром в Нью-Йорке открывается съезд. Но можно не сомневаться, что настойчивые домогательства Реймонда выведут Хагерти из себя, и в памяти у него отпечатается, что в субботу и воскресенье Реймонд находился в Вашингтоне. В 18.15 Реймонд вернется в бар Пресс-Клуба, где в течение сорока минут будет поражать собеседников веселостью и оживленностью, а потом вернется в дом Айзелинов и поужинает с друзьями. Ужин пройдет в совершенно неформальной обстановке, но приглашены будут весьма милые люди — мистер Джастис Калдер, заместитель министра финансов и еще этот молодой — как бишь его? — адвокат со своей очаровательной женой.
