придворные, если сам король не хотел или не мог держать его при себе.
Король протянул руку, и сердце его замерло. Свиток был помечен золотым. Оставалось надеяться, что новости от сына, а не о нем. Он там не один, но… родительское воображение, когда надо придумать, что плохое может случиться с ребенком, поистине безгранично.
Во вспыхнувших буквах Альберт узнал знакомые завитушки. Мальчик даже писал так, будто подпрыгивал вместе с пером от радости или нетерпения. Составить огненное письмо трудно, надо успеть вписать лишь самое главное, пока бумага не сгорела.
«Отец! Умоляю! Надо сделать так, чтобы ректор срочно отправился во дворец! Сегодня! Сейчас! Дело жизни и смерти!
Ваш Эдвард.
Я женюсь на Эпоне Горманстон, согласен! Клянусь!»
Когда последний уголок свитка рассыпался в пепел, король покачал головой. Эдвард часто просил. Младший принц часто бывал несносен и просил лишнее, зная отцовскую любовь. Но и просил он обычно не себе, а другим, и просьбы эти не оборачивались никому бедой. К тому же, если не придется тащить его под венец связанным, тем лучше. Что ж, судьба.
Две помолвки. Написать герцогу Горманстону. Написать Горту Галлахеру, вызвать его сюда и объявить свой ответ – помолвке с принцессой быть. Этого человека надо держать как можно ближе. Со всеми его талантами и честолюбивыми помыслами.
Их дети будут сильнейшими магами. В этом нет сомнения.
* * *
– Не трать силы на чужую боль, если нет сил унять свою, – грустно улыбнулся Гьетал.
– Не силы и были. – Эшлин с трудом подавила желание лечь на этот песок, закрыть глаза, закопать в него лампу и ждать в темноте, пока не станет песком сама. У нее не получилось… нет, она не могла бы посчитать, сколько раз. Казалось уже, будто в этом каменном мешке они не день, не два, а годы. Надо было сказать хоть что-то хорошее, и срочно: – Хорошо, что Мэдью вернулся домой.
Навязчивый звон цепи заставил ее вздрогнуть и поднять взгляд на Гьетала. Старейшина выпрямился, насколько это было возможно в его висячем положении, и смотрел на нее. Будто подбирая слова.
– Тебе лучше узнать. Он пришел сюда со мной, Эшлин. Не мог бросить сестру в беде. Что случится с мальчишкой неподалеку от холма, так подумал я… все равно ведь попробует, только окажется один. Может заблудиться в междумирье. Он здесь. Горт взял в плен его разум, а это еще страшнее, чем тело.
Эшлин сидела, не дыша, и чувствовала, как каменные глыбы вокруг начинают медленно сжиматься. Нет, они не двигались. Кроме голоса Гьетала и его дыхания, не доносилось ни звука. Но воздуха разом стало меньше, будто ребра стиснула каменная громада.
– Горт не мог бы сделать такого со мной, мы равны по силе, победа любого из нас – дело случая. Людей такое воздействие разрушает не так быстро, они не сопротивляются каждое мгновение, чужая воля кажется им своей… но через десяток лет и больше они могут повредиться рассудком. Отсюда возникли легенды о ши, что вдохновляют поэтов, но сводят их с ума. Горт создает маску, которая ложится на душу. Стягивает ее, как ореховая скорлупа, как железный обруч. Меняет характер и порой даже возможности. Человек может стать жестче, увереннее, спокойнее или даже чувствительнее к прекрасному. Ши так же, но сила его души быстро перестает принимать маску, слепленную чужой магией. Душа мечется внутри Кристалла, волнуется, и Кристалл трескается, тускнеет. Если вовремя не снять маску, то силы души по капле вытекут из Кристалла, оставив его мертвым камнем. А ши растворится в окружающем мире.
– Мой брат… скоро умрет? – шепотом переспросила Эшлин, не желая в это верить и веря. Она зачерпнула две горсти песка, который с шелестом бежал сквозь ее пальцы, будто сама она стала песочными часами.
– Если душу его продолжит обвивать вьюнок магии Горта. Я видел его. Это он приносит мне сюда пищу и воду, ведь Горт боится пускать ко мне людей. И я видел, как Кристалл Мэдью потускнел. Он все еще не помнит себя и не хочет знать иного, кроме своей маски, но душа уже бьется в тревоге. Если Кристалл треснет, то он погибнет. А снимать маску – дело опасное и требует много сил. Больше, чем у каждого из нас сейчас.
Эшлин слышала его слова и порой пропускала смысл. Главное уже билось в голове в висках бешеным потоком крови.
«Мэдью умирает. Из-за тебя. Мэдью творит зло. Из-за тебя. Мэдью погибнет проклятым. Из-за тебя».
Есть мысли, которые прокатывают душу, как рубашку через стиральный валек. Нет у тебя души, Эшлин. Нет у тебя надежды.
Она медленно поднялась, подошла к стене, уперлась в нее руками и закричала. Эту боль даже слезами было не выплеснуть.
Ее крику ответила рождающаяся дрожь камня. Тяжелая, медленно усиливающаяся дрожь, похожая на рычание далекого, но быстро приближающегося хищника. Эшлин успела услышать голос Гьетала: «Осторожно!» – дернуться назад, но ладони точно приросли к каменной стене. Камень тянул ее в себя. Камень пытался ее обнять.
Раз, два – с дальних гор
За тобой придет фомор,
Три, четыре, он идет,
И тебя он украдет.
Пять, шесть – не беги,
Тяжелы его шаги,
Семь, восемь, да-да-да,
Станешь камнем навсегда.
Этой считалкой дети ши пугали друг друга, играя среди огней в ночь Самайна. Просто считалка. Просто…
Стена медленно оседала, не выдержав сотрясавшей ее дрожи. Эшлин вырвалась из каменного объятия, державшего ее руки, но успела лишь закрыть ладонями лицо.
За шиворот посыпалась крупная каменная крошка, и пришла темнота.
Глава 17
Цена свободы
Первое, что ощутила Эшлин, – ей неудобно и колко лежать, под боком острое, и очень болит плечо. Открывать глаза не было сил, потому что очень не хотелось что-то вспомнить. Что-то важное. Что-то плохое.
Но когда над ней со вкусом чихнули, и голос Эпоны сказал: «Нашел время, давай уже быстрее!» – а голос Эдварда: «Что я, виноват, что чихаю от пыли?» – а голос Аодана: «Кхира, ну тогда ты помогай, Мавис, опусти фонарь, гляди, Эш вроде не мертвая» – а Кхира: «Ух ты, какой красавец, а почему в цепях?» – открыть глаза уже попросту пришлось.
Над ней склонились в разной мере чумазые, насколько можно было понять при свете фонаря, лица… друзей, да, а как еще назвать? Ее человеческих друзей. Лицо беспрестанно чихающего Эдварда было замотано тряпкой по самые глаза.
– Ура! – сказали они одинаковым громким шепотом. –
