Пришлись Левину по душе и мои автобиографичесике мемуары, которые как раз заканчивались нашим с Каспаровым противостоянием восемьдесят пятого года. Но вот правдивые откровения «Каиссы» заставили на какое-то время ополчиться против издателя всех евреев Нью-Йорка, которые традиционно поддерживали Каспарова. Интересно, что когда впоследствии в две тысячи втором году мы с Гарри играли на Таймс-сквер в быстрые шахматы и я его обыграл, поздравить меня подошло много людей. Некоторых я помнил еще с девяностого года. Фальши не признаю, поэтому спросил прямо:
– А что случилось? Вы же болели за Каспарова.
– Когда это было, Анатолий Евгеньевич?! Мы давно поменяли мнение о вас обоих и теперь прокарповские.
Несмотря на окружающую меня атмосферу предвзятости, в тот раз я был уверен, что матч завершится моей победой. По самым скромным подсчетам, мы должны были покинуть Нью-Йорк со счетом 7:5 в мою пользу. Нескромные же позволяли предполагать 8:4. Но со мной происходили какие-то чудеса, раз за разом я упускал выигрыш. Видимо, излишняя уверенность в собственных силах зачастую вредит не меньше низкой самооценки. В одной из партий моя позиция оказалась совсем выигранной, партия зашла в цейтнот, и я, уже ликуя в душе, расслабился и пропустил троекратное повторение позиции, при котором каждый из соперников вправе потребовать ничью. Каспаров же оказался начеку и тут же использовал разрешенную возможность, не дав мне победить. Грубую ошибку опять же из-за невнимательности допустил я и в следующей партии, и в итоге из Америки мы уезжали с равным счетом.
В Лионе та же ситуация повторилась в четырнадцатой и пятнадцатой партии, я странным образом выпускал выигрыш и позволял сопернику свести дело к ничьей. А шестнадцатую, имея бесспорное преимущество на доске, я и вовсе проиграл, что окончательно выбило меня из колеи, а Каспарова, наоборот, окрылило. Я до сих пор не нахожу ответов на вопрос, что именно происходило со мной во время матча. Почему так произошло? Я слишком расслабился, ввиду отсутствия психологического давления (таких острых конфликтов, как во время предыдущих матчей, уже не случалось)? Не думаю. Играть с Каспаровым никогда не было легко. В Нью-Йорке, кстати, тоже не обошлось без скандала. Гарри решил превратить наш поединок в политическое действо и потребовал поставить на стол со своей стороны флаг России, а не Советского Союза. Организаторы так и сделали, что сразу же позволило всей мировой прессе ополчиться против меня. Выходило, что поборник демократии, друг перестройки и сторонник перемен сражается против упертого коммуняки, застрявшего в эпохе застоя. Конечно, я потребовал следовать правилам и поставить возле Каспарова флаг пока еще существующей страны. И повторять свое требование мне приходилось неоднократно в течение нескольких партий. И лишь когда я пригрозил остановить матч, организаторы пошли на попятный, но весьма своеобразным образом: просто убрали флаги с игрового стола. Может быть, следовало и дальше продолжать настаивать на своем, но так не хотелось тратить силы и время на бесконечные дрязги. К тому же, повторюсь, в начале матча я был хорошо настроен на игру, предельно внимателен и терять концентрацию не хотел. Что же случилось? Почему я все-таки упустил удачу? Подкосила история с флагами? Конечно же нет! Я был слишком самоуверен и считал Гарри слабым соперником? Повторюсь, что этого не могло быть. Слабые игроки чемпионами не становятся. Возможно, в восемьдесят пятом Каспаров был еще сыроват и неопытен, но в девяностом это был уже многое доказавший и себе, и другим шахматист. Виноваты ли в проигрыше внешние обстоятельства? Не думаю, хотя и в Нью-Йорке, и в Лионе мои бытовые условия оставляли желать лучшего.
В Америке я жил в доме, окна которого выходили на улицу, где постоянным потоком шли на Манхэттен машины, сошедшие с моста через Ист-Ривер. Помню, как однажды не выдержал и уехал выспаться в гостиницу. И что за совпадение: именно в эту ночь постояльцев два раза поднимали пожарной тревогой. В Нью-Йорк я приехал примерно за неделю до матча, чтобы акклиматизироваться. Но вместо спокойного отдыха и подготовки пришлось бороться с организаторами за выполнение договоренностей. В снятом для меня доме практически не было мебели, отсутствовал даже телефон. Меня кормили бесконечными завтраками и обещаниями, но требований не выполняли. Что-то тянули, предлагали переехать в гостиницу, но поскольку в делегации был собственный повар, я отказался. В конце концов, за два дня до открытия мне пришлось поставить жесткий ультиматум: либо мебель и телефон, либо я уезжаю. Помню, тогда не отпускали мысли о том, что в прежние времена даже представить подобное было бы невозможно. Да, случались недобросовестные организаторы, но все проблемы решались мгновенно по согласованию со Спорткомитетом. А в большинстве своем на турнирах мы были обеспечены всем необходимым, ведь руководитель делегации всегда отправлялся «на разведку» к устроителям мероприятия, чтобы досконально изучить все предлагаемые условия. И чем больше разрушалась система, тем больше бытовых проблем сваливалось на спортсменов.
В Лионе ситуация оказалась еще комичнее. Мне был предоставлен отличный дом с прекрасными удобствами, но расположен он был очень далеко от зала Конгрессов, где мы играли. Если Гарри жил в шаговой доступности от этого места, то мне приходилось выезжать за час до начала партии, чтобы преодолеть автомобильные пробки. В самом доме из неприятностей обнаружилась только одна: в моей кровати проживали принесенные хозяйским псом блохи. Довольно паршивое соседство, вы не находите? Вызванная санитарная служба расправилась с вредителями в два счета, но какое-то время случившееся мне казалось абсолютно невероятным. Блохи. Не где-нибудь, а в чудесном чистом доме, хозяйка которого – дочь французского адмирала. Мое изумление развеял приятель – корреспондент журнала «Пари Матч» Володя Сычев. Я рассказал ему по телефону о случившемся, а в ответ услышал:
– Так ничего удивительного. Что ты хочешь от Франции, где короли справляли нужду под лестницей? У нас это в порядке вещей. В школах каждые две недели родителям объявляют о нашествии вшей, а тебя удивляют блохи.
Володину реакцию я припомнил потом в Орлеане в начале двухтысячных. Мы с Жан-Полем Тузе приехали на встречу, я давал сеанс и вернулся в номер шикарного пятизвездочного отеля совершенно разбитый. Среди ночи проснулся от странных ощущений. Какое-то время не мог понять, что именно меня беспокоит, а затем понял, что меня одолевают детские переживания. Я снова видел себя маленьким в старой квартире, где каждую ночь приходилось вести войну с клопами. Чтобы полчища вредителей не могли забраться на кровать, родители ставили ее ножки в ведра с водой. Но и эта уловка спасала не всегда. Порой клопы буквально сыпались с потолка.
В отеле никто на меня с потолка не падал, но спутать ощущения от укуса клопа я уже не мог ни с какими другими. Встаю, зажигаю свет, так и есть. Вот они ползают спокойно по простыне и только и ждут, когда жертва снова займет свое место. На теле волдыри, в душе отвращение. Утром, конечно, к администрации. Шок, недоумение, протест, удивление, признание, покаяние. Не знаю, каким чудом клопы оказались в номере роскошного отеля, но мы с Тузе благодаря моим переживаниям получили неделю бесплатного проживания в любой из гостиниц сети.
