граждане кипят и негодуют –
Вадим, они тебя с надеждой именуют…
Вадим.
Безумные! Давно ль они в глазах моих
Встречали торжеством властителей чужих
И вольные главы под иго преклоняли?
Изгнанью моему давно ль рукоплескали?..
Теперь зовут меня, – а завтра, может, вновь…
Неверна их вражда! неверна их любовь!
Но я не изменю – ………
«Скажи, какой судьбой друг другу мы попались…»*
II
– Скажи, какой судьбой друг другу мы попались?
В одном углу живем, а месяц не видались.
Откуда и куда? – Я шел к тебе, сестра.
Хотелось мне с тобой увидеться. – Пора.
– Ей-богу, занят был. – Да чем: делами, службой? –
– Я, право, дорожу, сестра, твоею дружбой.
Люблю тебя душой, и рад бы иногда
С тобою посидеть… Но, видишь ли, беда –
Ты дома – я в гостях, я дома – ты в карете –
Никак не съедемся. – Но мы могли бы в свете
Видаться каждый день. – Конечно! я бы мог
Пуститься в свет, как ты. Нет, нет, избави бог!
По счастью, модный круг совсем теперь не в моде.
Мы, знаешь ли, мы жить привыкли на свободе.
Не ездим в общества, не знаем наших дам.
Мы их оставили на жертву старикам,
Любезным баловням осьмнадцатого века.
А впрочем, не найдешь живого человека
В отборном обществе. – Хвалиться есть ли чем?
Что тут хорошего? Ну, я прощаю тем,
Которые, пустясь в пятнадцать лет на волю,
Привыкли – как же быть? – лишь к пороху да к полю.
Казармы нравятся им больше наших зал.
Но ты, который в век в биваках не бывал.
Который не видал походной пыли сроду…
Зачем перенимать у них пустую моду?
Какая нужда в том? – В кругу своем они
О дельном говорят, читают Жомини.
– Да ты не читывал с тех пор, как ты родился.
Ты шлафорком одним да трубкою пленился.
Ты жить не можешь там, где должен быть одет,
Где вечно не курят, где только банка нет –
. . . . . . . . . .
«Насилу выехать решились из Москвы…»*
III
– Насилу выехать решились из Москвы.
– Здорова ль, душенька? – Здоровы ль, сударь, вы?
———
– Смешно: ни надписи, ни подписи – кому же?
Вдове? не может быть! Ну, кто ж соперник мой?
А! верно Сонюшке! смиреннице такой.
Пора ей хлопотать о муже.
———
– Ну, как живете в подмосковной?
Что Ольга Павловна? – Мы ждали, ждали вас.
Мы думали, ваш жар любовный
Уж и погас…
И с бельведера вдаль смотрели беспрестанно,
Не скачет……
– Спешить бы слишком было странно –
Я не любовник, а жених.
А что ее сестра? – Ей, кажется, не скучно:
Эльвиров с нею неразлучно.
– Ага. – Вчера был здесь, сегодня ждем его.
Так точно, от него. Что с вами? – Ничего.
– Ей-богу, сердце не на месте.
– Пожалуй, милая, вот это письмецо
Тихонько подложи. – Кому? – Моей невесте.
Да, Ольге Павловне – что смотришь мне в лицо?
Не прямо в руки ей, конечно.
Не проболтайся ж, друг сердечный.
– Ей-богу, вас понять нельзя.
Она ведь знает вашу руку.
– Да письмецо писал не я.
– Вот что!.. вы выдумали штуку!
Хотите испытать невесту? – Как не так!
Мне? ревновать! избави боже.
Я всё же не дитя, а пуще не дурак.
– А что же?
– Браслеты я купил – прикажешь, покажу.
– Вот Ольге Павловне обновка.
– А знаешь ли, что я тебе скажу:
Дарю ее тебе, примерная плутовка.
– Помилуйте, да мне – и думать я не смела.
Мне совестно… я вся горю.
Покорно вас благодарю.
Я так… – Послушай! – улетела.
. . . . . . . . . .
Перевод из К. Бонжура*
IV
ПЕРЕВОД ИЗ К. БОНЖУРА
– Она меня зовет: поеду или нет?
Всё слезы, жалобы, упреки… мочи нет –
Откланяюсь, пора – она мне надоела.
К тому ж и без нее мне слишком много дела.
Я нынче отыскал за Каменным мостом
Вдову с племянницей; пойду туда пешком
Под видом будто бы невинного гулянья.
Ах!.. матушка идет… предвижу увещанья…
А, здравствуйте, maman[42]…
– Куда же ты, постой.
Я шла к тебе, мой друг, мне надобно с тобой
О деле говорить…
– Я знал.
Возьми ж терпенье.
Мой друг, не нравится твое мне поведенье.
– А в чем же?
– Да во всем – во-первых, ты жены
Не видишь никогда – вы как разведены…
Адель всегда одна – всё дома – ты в карете,
На скачке, в опере, на балах, вечно в свете –
Или уже нельзя с женою посидеть?
– Да право некогда…
– Ты дома б мог иметь
Обеды, вечера – ты должен бы представить
Жену свою везде… Пора, пора исправить
Привычки прежние. – Нельзя ли сам собой
Отвыкнуть наконец от жизни холостой?
Я сделаю тебе другое замечанье…
. . . . . . . . . .
«Через неделю буду в Париже непременно…»*
V
Графиня (одна, держит письмо).
«Через неделю буду в Париже непременно»… Письмо от двенадцатого, сегодня осьмнадцатое; он приедет завтра! Боже мой, что мне делать?
(Входит Дорвиль.)
Дорвиль.
Здравствуйте, мой ангел, каково вам сегодня? Послушайте, что я вам расскажу – умора… Что с вами? вы в слезах.
Графиня.
Вы чудовище.
Дорвиль.
Опять! Ну, что за беда? Всё дело останется втайне. Слава богу, никто ничего не подозревает: все думают, что у вас водяная. На днях всё будет кончено. Вы для виду останетесь еще недель шесть в своей комнате, потом опять явитесь в свет, и все вам обрадуются.
Графиня.
Удивляюсь вашему красноречию. А муж?
Дорвиль.
Граф ничего не узнает. Мужья никогда ничего не узнают. Месяца через три он приедет к нам из армии,
мы примем его как ни в чем не бывало; одного боюсь: он в вас опять влюбится – и тогда…
Графиня.
Прочтите это письмо.
Дорвиль.
Ах, боже мой!
Графиня.
Нечего глаза таращить. Я пропала – вы погубили меня.
Дорвиль.
Ангел мой! Я в отчаянии. Что с нами будет!
Графиня.
С нами! с вами ничего не будет, а меня граф убьет.
Дорвиль.
Кто его звал? Какая досада.
Графиня.
Досада! вам досадно потому, что вам некуда будет ездить на вечер, пока не заведете себе другой любовницы (баронессы д'Овре, например. Несносная мигушка). (Передразнивает ее.)
Видите, что вы чудовище; я гибну, а
